Владимир Брагин / Искатель утраченного тысячелетия
10.03.2016, 14:02
У… У… У… И проносились, проносились под луной мимо дачной железнодорожной платформы ночные скорые поезда. Неутомимые! Они бросали на полном ходу неожиданный оглушительный рев и платформе, что поднялась над путями, и луне, что висела над ней, и лесу, что подступил к рельсам. Поезда проносились и зарывались в синь темной летней ночи — они спешили к морю. Скорей! Скорей! И какое дело им до мусорной урны — чугунной тяжелой амфоры с белой облезлой краской на рельефе из каких-то несусветных цветов и листьев, — урны, что стоит между двумя скамейками на дачной платформе Зеленпово. Да и на всем белом свете никому не было и нет дела до этой урны. А ведь я бросил в нее… Стоп!.. Точка! Яснее скажу потом. …Все напряженнее рылся я в урне. Неужели не найти? Не может быть! И росла, росла возле урны куча мусора: коробки от спичек, коробки от папирос и сигарет, скорлупа яиц, окурки, мятые банки из-под консервов, липкие бумажки из-под мороженого… И когда не слышно было поездов, казалось, что на всем белом свете остались только луна, дощатая платформа, лес и урна. Да еще там, в конце платформы, одинокий фонарь да огонек 25-ваттной лампочки в будке билетной кассы. Вот и с последнего дачного поезда сошли усталые люди. В темноте постепенно затихли последние шаги. На платформе возле урны я остался один. Искать… искать… Тишина. Глубокая ночь. Луна зашла за лес. Как тускло светит электрический фонарик в моей руке! Неужели батарейка кончается? Я заторопился. Но свет фонарика слабел, слабел… иссяк… Где-то в кармане было полкоробки спичек. Ах, как быстро сгорели спички!.. Одна… другая… последняя! — Гражданин! Чем вы здесь занимаетесь? Зачем жжете спички над мусором? Пожара захотели? Час поздний. Пора спать. Освободите платформу! — Товарищ милиционер… простите, товарищ старший сержант! Тут в урну я по рассеянности бросил такой… такой документ. — Пропуск на завод? — Важнее! — Командировочное удостоверение? — Важнее! — Паспорт? — Ох, совсем другое… Тайну бессмертия! — Не чудите, гражданин, — успокоительно, но твердо сказал милиционер после небольшой паузы. — Кассиршу в том окошечке видите? За вас давно переживает. Подсказала… — Спасибо, девушка! — крикнул я из тьмы и услышал, как стремительно захлопнулась дверь будки. «Молодец! — подумал я. — Решила, видно, что я опасен, сообщила в милицию и осталась в своей билетной кассе до прибытия старшего сержанта». — А все же, гражданин, я обязан проверить вашу личность. Я назвал себя. — Мало! Что имеется при вас? — Вот… удостоверение… — Что-то не похожи на себя! — Понятно: снимался четверть века назад. Ведь время-то идет! Годы человека не забывают. Вот если в этой мусорной урне найду то, что ищу, листки, на которых… — Уважайте труд уборщиц, гражданин! Мусор этот вокруг урны кто за вас убирать будет? — Сам уберу! Поймите, товарищ старший сержант, ведь речь идет ни мало ни много — о человеческом бессмертии, о вечной юности. Когда-то люди поняли, что Земля вертится. И это было очень важно для науки, для всей жизни. А то, что здесь я ищу, может оказаться поважнее открытия вращения Земли и многих-многих других великих открытий! А мусор… все как есть сам уберу. Милиционер участливо улыбнулся: — Сами уберете? — Непременно! — Только спички жечь не придется, гражданин, — убрав улыбку, строго сказал милиционер. — Что ж! Если этот мусор вам для нахождения научного документа требуется, ждите рассвета. Но порядок! О порядке забывать не следует. — Подожду! Обещаю. И сам все уберу. Не беспокойтесь, товарищ старший сержант! Поднес руку к фуражке и ушел, улыбаясь, милиционер.
И вот я сижу на платформе маленькой станции Зеленцово. Жду рассвета. Как все произошло? Я стал вспоминать. Сегодня утром… Ну конечно, все началось сегодня утром. С солнечного зайчика. Сегодня, 5 августа 1969 года, в жаркий воскресный день, залетел в мою комнату солнечный зайчик, зыбкий, острый. Он помедлил на моей руке. Скользнул по бумаге, улетел. Не будь его, я не поехал бы за город. А уж там, в дачном вагоне, не встретил бы… Но об этом потом. Дело было вот как. Маленькая в Москве улица со странным названием «Ленивка» не спеша сбегала к Москве-реке. Улица узенькая, очень старенькая, и само название очень старое (говорят, при Иване Грозном здесь был «ленивый» рынок). Может, был, может, не был… Но еще сегодня осталось название самой маленькой улицы в Москве: Ленивка. Солнечное воскресное утро стояло в тот день в Москве. И вот в моей большой светлой комнате старого дома на Ленивке стали появляться на полу и на стенках светотени. Зайчики. Появлялись. Скакали и замирали на своих местах. Исчезали. Все понятно: ведь в большом, пятиэтажном доме напротив люди стали открывать окна, двери балконов, форточки. Я сидел за столом и писал. Но вдруг по бумаге скользнул солнечный зайчик. Он помедлил на моей руке и сразу же метнулся на стену, промчался по потолку и опять вернулся ко мне. Опять легкое, едва уловимое, словно теплое прикосновение. Я оторвался от работы. На балконе дома напротив сидели два мальчика. Один, лет семи, худенький, длинный, с рыжей копной волос (наверно, веснушчатый и с озорными^ глазами), держал в руках зеркальце. Другой мальчик, полный, с очень серьезным лицом, поднес к глазам бинокль и то и дело наклонялся к своему другу — отдавал приказания. И летели во все концы маленькой улицы солнечные зайчики. — Эй! Вахтенный! — донеслось до меня, и тут маленький «капитан» наклонился к своему помощнику: — Подать солнечный знак людям на берегу неведомой Земли! И снова стал гулять по моей комнате зайчик… Прятался, возникал, исчезал… Приказание за приказанием — отрывистые, четкие — отдавал полный мальчик, держа в руках бинокль. Неожиданно я, не сходя с места, почувствовал себя вовлеченным в эту игру. Пружины работы, ради которой я сел за стол, стали ослабевать. Не откладывая пера, я смотрел то на бумагу, то на мальчиков на балконе. А «капитан», разглядывавший маленькую улицу в бипокль, все громче выкрикивал слова команды: — Струю света направить… под углом сорок пять градусов! — Есть направить под углом сорок пять градусов струю света! — бойко откликался «матрос». — И все же надо работать, — решительно сказал я себе и, взяв бумагу и ручку, перешел в другую комнату. Но солнечный зайчик настиг меня и здесь: он то ложился на бумагу, то взлетал к потолку, наблюдал, следил за мной с потолка, а потом падал на написанное слово, освещая его. И при его настойчивом свете мне начинало казаться, что я пишу совсем не то, что надо. Теплый утренний ветерок наполнил комнату. И впрямь, не поехать ли за город? Ведь в лесу уже закраснелась рябина. Я отложил перо. На столе на белой бумаге лежал светлый зайчик с золотыми краями. Теперь он был спокоен и тих, словно чего-то дожидался. Где-то рядом послышался гудок теплохода: на Москве-реке шла своя жизнь. «Ракеты» причаливали, отчаливали, уплывали. То и дело в комнату долетали отрывки песни: пассажиры пелп. Я почувствовал, что окончательно теряю нить своей работы. Тяга к простору, к встрече с ветром, с лесом захватила меня. «Скорей за город!» — подумал я. И тут солнечный зайчик, словно подслушав меня, затрепетал, вскочил и лог па ручку двери. — Нет! Остаюсь! — сказал я и снова взялся за перо. Солнечный лучик лукаво вздрогнул и лег на берет. Тут уж я не выдержал. Схватил берет со стула. Была не была. Хлопнула дверь, щелкнул замок. Вот и площадь перед вокзалом. Солнечный зайчик!. Ведь это ты, ты погнал меня от письменного стола к вокзалу, в лес. И теперь ты остался один, совсем один в большой пустой московской квартире.
У… У… У… И проносились, проносились под луной мимо дачной железнодорожной платформы ночные скорые поезда. Неутомимые! Они бросали на полном ходу неожиданный оглушительный рев и платформе, что поднялась над путями, и луне, что висела над ней, и лесу, что подступил к рельсам.
