 История — великая мастерица на совпадения. Надо же, чтобы Дени Дидро родился в том самом 1713 году, когда государство Людовика XIV объявило себя банкротом.
Последние два года царствования короля-солнца называли годами мира Еще бы! Король был стар и слаб. Он не знал, как выпутаться из последней войны Уступил Англии свои владения в Ньюфаундленде, в Новой Голландии, в Гудзоновом заливе и, главное, свое влияние Испанские Нидерланды перешли к Голландии, что тоже не сулило ничего доброго.
Но слово «мир» правильнее было бы заменить словом «агония». Агонизировал дряхлый король, переживший и сыновей, и внуков, и собственную популярность, — когда он, наконец, в 1715 году умер, в церквах служили благодарственные молебны. Агонизировал вместе с ним и старый порядок, как называли абсолютизм
Государственные расходы в пять раз превышали доходы. Вот почему не только в 1713-м, а еще дважды— раньше, в 1710-м, и позже, в 1715-м, королевское казначейство объявляло себя несостоятельным и прекращало платежи. Пахотные земли зарастали сорняками, а люди, которые могли бы их обрабатывать, умирали с голоду
За границу не вывозили уже французских гобеленов, но еще не вывозили французских идей. Вольтер был юношей. Первенство и здесь перешло к Англии, где буржуазная революция на целый век опередила французскую. Театр, поэзия, скульптура — все пришло в упадок. В 1713 году заказы на картины поглотили, — нет, этот глагол не подходит! — зачерпнули всего тысячу ливров , менее одного процента суммы, истраченной в 1681-м.
И никакой надежды не было, что дела поправятся. Расточительность двора все возрастала. Чего стоили хотя бы ответственные должности хранителя королевской трости или двух наблюдателей за королевским ночным горшком! Любой из этих постов оплачивался в двадцать тысяч ливров ежегодно.
И, конечно же, каждый, кто только мог, норовил получить от короля пенсию и добиться уплаты своих карточных долгов.
А мошенничество самых высокопоставленных особ, процветавшее повсюду! Первые дамы королевы увеличивали свои доходы продажей недогоревших свечей. Один адмирал собирал в свою пользу налог с якоря каждого судна, входившего в порт.
Не меньше денег, чем королевский двор, поглощали и маленькие «версали» вельмож светских к духовных. Когда король оказывал маркизу Субизу честь, обедая и ночуя у него, гостеприимному хозяину августейший визит обходился в двести тысяч ливров (причем сто пятьдесят ливров стоила одна яичница из фазаньих яиц).
Агония старого порядка, правда, затянулась еще на семьдесят шесть лет с рождения Дидро. Новый король был всего на три года его старше, и, не считая регентства, самостоятельное царствование Людовика XV продлилось полвека. Остальные восемнадцать лет, до подготовленного Дидро и его друзьями падения трона, престол Франции занимал Людовик XVI.
Да, старый порядок был очень тяжело болен, когда в книге прихода Сен-Пьер городка Лангра появилась запись, гласившая, что 5 октября 1713 года от рождества Христова у ножевых дел мастера метра Дидье Дидро и его законной супруги Анжелики, в девичестве Виньерон, родился второй сын, Дени.
Семья Дидро не принадлежала к первым двум сословиям — духовенству и дворянству и тем более к первым десяти тысячам Франции. Но из двухэтажного дома с мансардой в приходе Сен-Пьер просителей с пустыми руками не отсылали. В Лангре все говорили, что метр Дидье милосерден и нищие его обожают.
К счастью, метру Дидье было из чего подавать. "Богатство уже не являлось, как прежде, привилегией Двух первых сословий. Богатым мог стать и буржуа, даже если он не был ни откупщиком, ни владельцем мануфактуры. Семью Дидро можно было причислить по меньшей мере к зажиточным.
Вообще-то говоря, цехи из-за общего оскудения получали все меньше и меньше заказов. Но у самого искусного и самого уважаемого из лангрских ножовщиков недостатка в заказах не было. Метр Дидье изготовлял хирургические инструменты. «Способствовать операциям — это у нас фамильное», — говаривал его сын, когда стал взрослым и готовил операцию общества.
А его отец был одним из тех, кто нуждался в этой последней операции. Он как бы совмещал в себе все слои третьего сословия. Был не только ремесленником, но и продавцом собственного товара. Естественно, что он не мог сам жить в трех своих домах— в Лангре, Шампани и Кооне — и, сдавая их, получал арендную плату. Не мог он сам и обрабатывать все свои земли, тем более что ему не помогал ни один из сыновей.
Мастерскую и лавку метра Дидье посещали не одни заказчики и покупатели. Сюда приходили мастера всех цехов и коммерсанты, адвокаты, нотариусы, и далеко не всегда бескорыстно. Порой их приводила необходимость занять денег. Перечень должников метра Дидье, не расплатившихся с ним до самой его смерти, — это перечень самых старинных и почтенных семейств Лангра. Среди них мы встретим и его родственников — Виньеронов, Юмбле и его соседей и добрых знакомых — Дюран, Десгре, Роберов, Тавено, Дюбуа. За готовность всем помочь ножовщика прозвали «провидением» города.
Но так или иначе не приходится удивляться, что, когда метр Дидье в возрасте семидесяти четырех лет 4 июня 1759 года скончался, дети его унаследовали тридцать тысяч ливров в контрактах, пшеницы на сорок тысяч ливров, три дома, ножевую мастерскую с полным оборудованием, ножевой товар, невостребованную арендную плату за несколько лет и не уплаченные ему долги
Дидро назвал общую сумму оставленного его отцом наследства — двести тысяч ливров, состояние по тем временам значительное. Но для него в отцовском наследстве гораздо важнее было другое.
Вскоре после смерти старика Дидро писал из Лангра своему другу Гримму: «У отца моего было приблизительно шесть тысяч ливров ренты. Это много для провинциала, который начал свою жизнь, не имея ничего… Бедным родственникам он помогал, пока был жив… Поддерживал других несчастных, которые долго будут его оплакивать. В его состоянии не нашлось бы ни одного гроша, приобретенного неправедно».
Нет данных, какими были доходы метра Дидье с 1713 по 1728 год, когда Дени мальчиком жил у своих родителей в Лангре. Но надо полагать, что состояние ножовщика было и тогда достаточным, если он мог себе позволить ссужать хорошими инструментами и незадачливых хирургов. Своевременность уплаты его не тревожила. Он интересовался прежде всего успешным ходом операции.
Портрет ножовщика потерян. Те, кто этот портрет видел, говорили, что метр Дидье изображен на нем в парадном платье и парике, с разукрашенной табакеркой. Но не прав ли его сын Дени, утверждая, что в те дни и часы, когда метра Дидье не наблюдал художник, вместо праздничного камзола на нем были рабочие куртка и фартук, голову покрывал не парик, но колпак мастерового, а руку он держал не на табакерке, а на колесе точильного станка’
Каждый будний день Дидье Дидро можно было увидеть у окна его мастерской за работой. Рядом с ним двое подмастерьев. И нет решительно никакого сомнения в том, что у своей наковальни или точильного станка он проводил несравненно больше времени, чем в гостиной, в мягком кресле с подлокотниками, как изобразил его портретист.
Можно было бы, вероятно, изобразить его и в тележке, на которой он объезжал свои виноградники и своих фермеров. И окруженным людьми, пришедшими к нему за советом. И на коленях с молитвенником в руках в церкви Сен-Мартэн. И за книгой счетов. Словом, отец Дидро, как и большинство людей, не был похож на головку сыра — где ни разрежешь, все одно и то же.
Собственноручное завещание Дидье Дидро, составленное 21 июня 1750 года, за девять лет до его смерти, хранится в архиве департамента Верхней Марны в фонде Вандель, дочери Дени Дидро. Написано оно на шести листах бумаги среднего формата и представляет собой документ настолько достопримечательный, что не привести его хотя бы в выдержках просто невозможно. «Во имя отца и сына и святого духа я, Дидье Дидро, прошу мою дочь Денизу исполнить мою волю и сделать то, о чем я дальше пишу собственной рукой.
Прежде всего я поручаю мою душу богу, власти-гелю неба и земли, и моему спасителю, просителю за меня, его божественной доброте, его смерти и его страданиям, властителю нашему — Иисусу Христу и прошу простить мне с великим его милосердием мои грехи и принять мою душу в число спасен-яых. О том же прошу святую Марию, достославных апостолов святого Петра и святого Павла, моего патрона, достославного мученика, святого Дидье, святого Иосифа, покровителя умирающих, святого Элуа, покровителя моего ремесла, и всех святых, населяющих рай, прошу заступиться за меня. Только их молитвам и заступничеству я могу быть обязан прощением и отпущением всех моих грехов. Все свои упования возлагаю на милосердие моего господа, к нему обращаю все мои надежды».
Это могло бы быть принято за положенную проформу, если бы затем, после распоряжения похоронить его как можно скромнее на кладбище часовни Террасс, прихода святого Петра и святого Павла, рядом с могилами его отца, матери и супруги, не следовала просьба заказать отцам якобитам, отцам кармелитам и отцам капуцинам по двадцать заупокойных месс и дать отцам капуцинам десять ливров, чтобы их община молилась за упокой его души. Если бы по крайней мере еще две страницы не были отданы перечислению монашеских орденов, церквей, капелл и святых, которым Дидье Дидро завещал те или иные вклады, чтобы служились заупокойные мессы, покупались восковые свечи и покрывала. Так, одну мессу он просил приурочить к празднику святого Элуа, а другую — к годовщине дня, когда было перенесено тело святого.
Если достопочтенные отцы якобиты не захотят принять его вклад в церковь или монастырь, пусть эта сумма будет истрачена в память о его жене на обучение одного ребенка ремеслу. Только пусть выберут такого ребенка, который и нуждается и способный.
В одном из писем отцу Дени — тогда уже безбожник, — не решаясь прямо отвращать старика от религии, советует ему меньше молиться, но больше подавать милостыни. Как мы видим, и милостыня не забыта в завещании, хотя отнюдь не в ущерб молитвам.
Не забыл метр Дидье завещать и свой молитвенник латинский, и свой молитвенник французский, и маленький «Часослов» на французском языке, который привез ему «Дидро парижский», как старик называет Дени.
Завещатель просит Серет — домашнее прозвище Денизы — давать слепому Тома каждую неделю по два су и шесть денье — эту сумму он уже давно дает нищему, — но с условием, что тот будет читать заказанные ему метром Дидье молитвы.
«Я желаю, чтобы-по десять ливров было роздано ножовщикам Лангра — тем, которые работали на меня, и тем, кого я привлек к своему ремеслу, тем, кто не должен десяти ливров, и тем, кто должен больше десяти, а также ремесленникам Ножена, работавшим на меня; пусть дадут десять ливров всем, кто в них нуждается», — говорится дальше.
Метр Дидье завещает разделить его рабочие блузы между кузенами Виньеронами, если тем они пригодятся, а те, которые останутся, отдать кузену Депрей — ножовщику.
Не забывает он и кузена Вишара, завещая ему рабочую куртку, штаны и один из костюмов, видимо парадных.
В книге его счетов лежит билет, подписанный им и его женой Анжеликой. По нему получит триста франков Элен Брюле, их старая служанка, если переживет своих хозяев.
Не обошел метр Дидье милостями и своих арендаторов. Что же касается его сыновей — Дени Дидро-старшего и Дидье Пьера Дидро-младшего, он им напоминает, сколько денег уже на них потратил. Дидро-старшему за двадцать лет его пребывания в Париже в разные сроки выслал больше десяти тысяч ливров. (За такое время это, прямо скажем, немного.) Не забывает завещатель и о ренте с этой суммы. На Дидье Пьера, пока тот учился в семинарии, было потрачено три тысячи ливров.
Несмотря на эти расходы, подсчитанные со скрупулезностью буржуа, он, по божьей милости, может еще кое-что оставить своим детям, рассчитывая, что они удвоят его наследства Дени он желает сохранить свои таланты и извлекать из них прибыль, не забыв тут же упомянуть, что тратил на него больше, чем на его сестру монахиню и на его брата аббата.
В конце метр Дидье просит дорогих детей разделить его наследство, пребывая в мире и согласии, наказывает им любить бога, друг друга и всех людей, быть милосердными к бедным и, в частности, к бедным родственникам.
Дени еще не успел после смерти отца приехать в Лангр, как ему выслали это завещание.
25 июня 1759 года он пишет Гримму: «Это документ, над каждой строчкой которого я плакал», — и приводит вправду замечательное место: «Я никому ничего не должен, но если кто-нибудь предъявит какое-нибудь требование — платите. Лучше, чтобы кто-нибудь на этом свете имел мое, чем чтобы у меня было что-нибудь чужое там, куда я ухожу».
Это правило очень близко к жизненным правилам Дени Дидро, с той разницей, что он и на этом свете щедро раздавал свое, не пользуясь чужим.
И весь его комментарий к отцовскому завещанию характеризует самого Дени, его бескорыстие и человечность, еще больше и, главное, еще лучше, чем покойника.
То место завещания, где говорится о билете в триста франков для старой служанки, Дидро перефразирует так: «Вы обеспечите существование Элен — она жила в нашем доме, когда вас еще не было».
Наследие души покойника было словно бы разделено между его сыновьями так же, как дома, земельные участки, виноградники и ножевой товар. Младшему достались религиозность, им умноженная и направленная во зло; Дидье Пьер знал также и цену деньгам. Старшему — отцовские человечность, справедливость, совестливость, честность, редкая способность хорошо влиять на людей. Мы еще узнаем, каким Человеком с большой буквы был «Дидро парижский».
Старший сын унаследовал от отца и редкостное трудолюбие, приумноженное им в отличие от ренты. В этом же письме Дидро защищается от упреков
Гримма в том, что делает слишком много дел сразу.
Метр Дидье славился в Лангре и как превосходный рассказчик. Его слушали целыми вечерами не одни домочадцы, но и родственники, и соседи, и знакомые. Не отсюда ли и ораторский и повествовательный дар его сына? |
