 Иван Яковлевич Франко родился 27 августа 1856 года в селе Нагуевичи Дрогобычского уезда, в Галиции, которая входила тогда в состав Австро-Венгерской монархии.
Ивася рано начали учить грамоте. И еще до школы мальчик прочитал на украинском языке «Венок русинам на обжинки» известный сборник Якова и Ивана Головацких. Там были помещены произведения украинских писателей, народные песни, сказания, легенды.
А когда Ивасю исполнилось шесть лет, его отдали в начальную сельскую школу.
В одно ясное утро мать умыла его, причесала тщательнее, чем обычно, принарядила, как могла, и отец повел его в соседнее село Ясеница Сольная. Возле большого дома с соломенной крышей и трубой они остановились.
— Видишь эту хату? — сказал отец. — Это школа, сюда будешь ходить учиться.
Прямо к школе выходил двор дяди Ивася — Павла Кульчицкого. Этому симпатичному, по словам Франко, человеку и препоручили мальчика на ближайшие годы.
В школе Ивась научился читать и писать по-немецки и по-польски, счету и церковному пению.
Ученье давалось мальчику легко, да и дядя охотно ему помогал. Но в школе ребенок всего натерпелся. В своей небольшой новелле «Карандаш» писатель потом расскажет, как пьяный учитель чуть ли не до смерти избил мальчугана. А тот всего-навсего потерял по оплошности свой собственный огрызок карандаша…
В доме дяди и в родной семье Ивася все жили в мире и дружбе. Тем острее почувствовал он жестокость, насилие, чинимое одним человеком над другим. «И теперь еще, спустя шестнадцать лет, когда я вспоминаю эту минуту, — писал Франко, — мне кажется, что она надолго ошеломила меня, как удар камнем по темени, и что будь таких минут в моем детстве много, из меня вышел бы такой же болван, каких мы сотнями видим в каждой низшей школе нашего края, — несчастные, забитые физически и духовно дети, чьи нервы сызмалу притупили страшные, отвратительные сцены, а мозги с шести лет засорила учительская муштра».
А тут еще все новые рассказы взрослых… Жутким видением этих далеких лет осталась в памяти Франко детоубийца. Забитая, задерганная с малолетства девушка, которую за угрюмость и мрачность все звали Пугало. Она была на селе чужой, пришлой. При встрече ее обходили молча сторонкою, хотя она ни разу никому не сказала недоброго слова.
Она и вообще была неразговорчива. Никому и ни на что не жаловалась. Только в ту страшную грозовую ночь, когда с нею стряслась беда, односельчане слышали, как под старым Микитичевым дубом кто-то тяжко стонал и плакал: «Ой, доленька моя! Ой, дитятко мое! Ой, жизнь моя беспросветная!»
Тягостные впечатления ранили душу ребенка, но и закаляли ее. Уже тогда вырастала в нем стойкость. Пока еще неосознанно, ощупью мальчик шел к мысли: человек слаб оттого, что слишком покорно сгибается под тяжестью обстоятельств. Все может быть иначе, стоит только очень этого захотеть…
У Франко есть рассказ «Под навесом». Писатель считал его программным для себя.
Крестьянский мальчишка Мирон уснул на высоком стоге сена, под открытым навесом. И вдруг его разбудил гул приближающейся грозы с градом. Кругом — золото колосистой пшеницы; она клонится под порывами ветра, ей гибелью угрожает быстро надвигающаяся буря…
Детское сердце трепещет. Но не от страха перед грозой, а оттого, что град неминуемо погубит хлеб. И маленький Мирон, сам себя не помня, встает на ноги, поднимает вверх руки. И кричит изо всех сил:
— Не смей! Не смей! Здесь тебе не место!
Мальчик гневно грозит небу кулаками:
— Нет, не пущу! Не смей сюда идти! Не пущу!
Сверкают молнии, гремит гром, и стонут тучи.
Но Мирон бесстрашен. Лицо его горит, глаза пылают.
— Возвращайся назад! — кричит он градоносной буре. — Напрасно угрожаешь! Я не боюсь тебя! Ты должна мне повиноваться! Я не пущу тебя!
Маленький Мирон чувствует, что если ослабеет он теперь, опустит руки, сломится, — тотчас же надвинется на поля опустошение, гибель… И он выставляет оба кулака против тучи и как можно громче кричит:
— В сторону! В сторону! Здесь не смей! Ни одного зернышка на ниве! Слышишь?
И грозная туча остановилась, потом повернула к лесу и там — впустую — обрушила свой запас града. Ведь человеку все подвластно, если он движим любовью к народу, если верит в свои силы в борьбе со злом…
В основе этого поэтического рассказа лежит, как указывал автор, действительный эпизод из его детства.
А псевдонимом «Мирон» (или «М») Франко позже подписывался.
Восьми лет Ивася отвезли в уездный город Дрогобыч и отдали в так называемую «нормальную» четырехклассную школу, принадлежавшую монашескому ордену василиан. Мальчика приняли прямо во второй класс.
Преподавание велось здесь на немецком языке, и маленькому Ивасю нелегко было, особенно в первый год, овладеть премудростями школьной науки. По-крестьянски одетый, а часто и немытый, огненно-рыжий хлопец постоянно вызывал насмешки одноклассников.
В серых холодных стенах василианской школы Ивась с тоскою вспоминал родное село. Зеленые цветущие луга. Запах клевера и душистой ромашки. Спокойную прозрачную речку с журчащими бродами. Запрятавшись в высоком камыше, он любил подолгу смотреть в воду. Наблюдать, как вылезают из своих пещер пескари, как они мечутся по дну, отыскивая червяков, как выставляют свои тупые мордочки из воды, словно ожидая лакомства.
А кругом тишина. Синее небо, солнце.
И лишь когда в коридоре отчетливо раздавались шаги учителя, Ивась с неохотой пробуждался от своего «золотого сна».
— Идет, идет! — проносилось по классу, словно при приближении грозного царя.
И хотя среднего роста человек с коротко остриженными волосами на круглой бараньей голове — учитель чистописания — вовсе не походил на царя, предостережение было не напрасно.
На одном из первых же уроков учитель так ударил Ивася кулаком в лицо, что тот без сознания свалился на пол, обливаясь кровью.
— Кто отец мальчика? — спросил струсивший учитель.
— Один крестьянин из Нагуевичей, — ответили школьники, отливая водой лежавшего в обмороке товарища.
— Крестьянский сын! Тьфу, какого же черта этим мужикам лезть сюда!
«Зверский поступок учителя сошел ему как ни в чем не бывало, — вспоминает Иван Франко, — как и многие другие зверские его поступки».
…На диво всему классу, в конце года Ивась вышел на первое место — он получил первую награду.
На переводном экзамене, который был, по существу, парадом, присутствовал и отец мальчугана. Ивась его сначала не заметил, но когда Ивася вызвали первым для вручения наградной книги, он услышал, как отец в зале громко заплакал от радости — простой деревенский кузнец из Нагуевичей.
А спустя несколько недель, как раз на пасху 1865 года, Яць Франко скоропостижно скончался на шестьдесят четвертом году жизни.
Нужно ли говорить, каким горем это было для Ивася? На протяжении всей своей жизни поэт возвращался к образу своего отца — он так многим был ему обязан,
О мой отец! Если сегодня
Хоть искра тех огней горит
В моей груди, чтобы народу
Его страданья облегчить,
Если несчастьем, горем битый,
Не отошел от жизни я,
Служить стал людям, как служил ты, —
То все преемственность моя.
После смерти Яця Франко хозяйство осталось в расстроенном состоянии. Человек редкостного трудолюбия, Яць был малопрактичен и совершенно бескорыстен. Легко откликался на человеческие нужды и беды, и при семье кузнеца постоянно кормились многочисленные родственники и знакомые. На руках у вдовы Яця осталось четверо детей. Нужно было их кормить. А она еще и сама была молода — на тридцать лет моложе Яця. И она вышла замуж вторично — за батрака Григория Гаврилика, уже поработавшего в бориславских шахтах и прошедшего суровую трудовую школу.
Это был человек во многом противоположный Яцю Франко. «Натура насквозь практическая м реальная, без искры поэзии, но зато со значительной дозой скептицизма и свободомыслия, человек сильной воли и энергии» — писал о нем Иван Франко.
С отчимом Ивась быстро подружился. В нем он нашел заботливого и любящего опекуна. Благодаря попечению Григория Гаврилика Ивась смог продолжать учиться. |
