Начнем с цитаты. «Еще в 1904 году, до путиловской стачки, полиция создала при помощи провокатора попа Гапона свою организацию среди рабочих — „Собрание русских фабрично-заводских рабочих". Эта организация имела свои отделения во всех районах Петербурга. Когда началась стачка, поп Гапон на собраниях своего общества предложил провокаторский план: 9 января пусть соберутся все рабочие и в мирном шествии с хоругвями и царскими портретами пойдут к Зимнему дворцу и подадут царю петицию (просьбу) о своих нуждах. Царь, дескать, выйдет к народу, выслушает и удовлетворит его требования. Гапон взялся помочь царской охранке: вызвать расстрел рабочих и в крови потопить рабочее движение». Источник вполне одиозный: «Краткий курс истории ВКП(б)» (1938) под редакцией И. В. Сталина. Вряд ли кому-нибудь, кроме закоренелых фанатиков, сегодня придет в голову мысль черпать историческую информацию из этого сочинения. А между тем, что́ большинство наших современников помнят о демонстрации 9 января 1905 года и о ее организаторе? Вот именно то, что только что процитировано. Разумеется, даже в пропагандистских текстах тоталитарных режимов не всё — ложь с начала до конца. Но в данном случае картина событий очень далека от истины, и, в общем, даже в конце советской эпохи это признавалось. Достаточно заглянуть в Большую советскую энциклопедию 1970-х и сравнить то, что написано там о Гапоне и Кровавом воскресенье, с версией «Краткого курса». А уж в до-, ранне- и постсоветские времена об этих событиях написано и издано немало литературы, научной, мемуарной, популярной, как правило, более или менее корректной по фактам и адекватной по тону. И все-таки в массовом сознании имя «Гапон» и слово «гапоновщина» устойчиво связываются с кровавой политической провокацией массового размаха. А не, скажем, с зарождением в России профсоюзного движения, хотя для этого есть все основания. Что поделать, исторические мифологемы живут своей жизнью. Например, понятие «потемкинские деревни» прочно вошло в русский язык и обозначает конкретные и, увы, неистребимые в нашей стране обычаи, хотя рассказ о «деревнях, нарисованных на куске холста», которыми пытались обмануть Екатерину, посещавшую Новороссию, — почти наверняка клевета. То же самое с «гапоновщиной». История знает немало попыток, удачных и не вполне удачных, использовать возбужденные массы «втемную», спровоцировать большое кровопролитие — в личных интересах или в интересах человечества, как их представляет себе данный деятель. Виновен ли Гапон в чем-то подобном? Во всяком случае — меньше, чем многие другие. Но он олицетворяет явление. То, что в народной памяти ему выпала эта незавидная роль, — парадоксально. Ведь в жизни этого харизматического народного вождя было несколько месяцев, когда он был любимцем прогрессивной России, живым олицетворением Революции… Впрочем, обо всем по порядку.
Первый залп был дан в половине двенадцатого у Нарвских ворот. У заставы, у тяжеловесно-прекрасной арки (ее воздвигли на месте другой, деревянной, через которую вступали в столицу усталые от походов и навидавшиеся вольностей победители Бонапарта), выставлены были конно-гренадерский эскадрон и две роты 93-го Иркутского полка. Сколько скуластых краснолицых мужчин в дешевых пальто и шубейках, в ушанках и кепках, тревожных, но трезвых, сколько бабенок в платках шло сюда со стороны Петергофской дороги, так и осталось туманным, называемые цифры разнятся в 10, 15 раз, как обычно случается на демонстрациях и уличных шествиях. Словом — тысячи. Впереди шли самые главные, те, кто затевал дело: Васильев, Кузин, Иноземцев, товарищ Мартын — и в головах он, чернявый красавец в рясе. Они и ближние к ним ряды шли с непокрытыми головами и пели «Спаси, Господи, люди твоя». Хоругви, иконы, царские портреты. Ни одного красного флага. Это было оговорено. Пока — ни одного. Сзади — как бы на всякий случай — транспарант: «Солдаты, не стреляйте в народ». Местная, заставская полиция была доброжелательна до неправдоподобия. Пристав поручик Жолткевич и надзиратель Шорников шли перед колонной, расчищая путь. Городовые крестились и отдавали честь. Толпа все не останавливалась — казалось, она идет прямо на караулы, на огромных конно-гренадеров и их огромных коней. Наконец был отдан — кем-то — первый приказ. Отряд гренадеров отделился от полка и направил коней в толпу. По уставу, перед тем как пустить в ход огнестрельное оружие, следовало — предупредить. Конно-гренадеры так предупреждали. Дальше все было предсказуемо. Крик тех, кому досталось нагайкой или шашкой плашмя. Кто-то бил солдат по ногам. Взводный удостоился удара крестом. Где-то в покорной толпе раздалось как будто два выстрела (были наготове?). Конно-гренадеры, описав круг, вернулись к своим — и сразу же раздался сигнальный рожок: дать первый залп. Колонна не останавливалась — даже во время предупредительного рейда. Могли ли шедшие впереди задержать ее движение? В любом случае — не попытались. Потом в официальных отчетах значилось, что еще до кавалерийского рейда пристав Заенчковский, командир местной полиции, выезжал навстречу колонне и пытался вступить в разговор. Никто этого не заметил. Кто лжет? С первым выстрелом все упали на землю, но сразу же встали — и красавец-поп захрипел совсем не по-поповски: «Вперед, товарищи, свобода или смерть!» Шорников закричал: «Нехристи! Как смеете стрелять в крестный ход?» Кажется, это были его последние слова: следующим залпом он был убит. Падали и вставали трижды, на четвертом залпе разбежались. Но все только начиналось: такие же точно колонны шли со всех окраин, из всех заводских слобод, некоторые из которых были совсем близко к центру. Через полчаса после залпа у Нарвских ворот толпа подошла к Троицкому мосту (справа — крепость, через Неву — Летний сад). Эти — приостановились. Трое головных пошли к машущему руками офицеру — договариваться. Залп был дан прежде, чем успели что-то сказать: он как будто соревновался с прозвучавшим почти одновременно полдневным выстрелом петропавловской пушки. Разбегавшихся догоняли, били шашками — чтобы снова не собрались скопом. Это был Павловский полк. В это же время на Сампсониевском колонна была рассеяна без залпа, одним холодным оружием. На Васильевском все пошло совсем бурно. Там были Карелины и еще кое-кто из центрального руководства «Собрания». Шли по 4-й — 5-й линии к Академии художеств, к сфинксам, к Неве. При виде войск (Финляндский полк) никто не остановился, но передние вышли и протянули вперед распахнутые ладони: дескать, безоружны. Дальше все было как на Нарвской: кавалерийский рейд, потом залп. Толпа продолжала идти, передние распахивали пальто, подставляясь под пули. Больше залпов не делали (потом говорили: солдаты отказались стрелять). Пехота раздалась, снова появились кавалерия, казаки, но на сей раз они не предупреждали, а рубились всерьез. Толпа (полторы тысячи человек), однако, не рассеялась, а отступила к Среднему проспекту. Васильевский был местом серьезным и опасным: там был университет. Сразу же — через считаные минуты! — появились агитаторы (эсдеки). Часть демонстрантов разошлась, часть — без хоругвей и икон — пыталась перебраться через Неву, к дворцу, часть — тоже без хоругвей, но уже с красными флагами — двинулась на 15-ю линию к оружейной мастерской Шаффа. По дороге нападали на городовых. У Шаффа, разгромив мастерскую, вооружились. До вечера на острове строились баррикады — строились и разрушались полицией. Жертвы были с обеих сторон. Солдат закидывали камнями, баррикадного оратора подняли на штыки. Здесь уже шла революция. На Шлиссельбургском тракте стоял Атаманский полк, офицеры которого проявили, в противоположность финляндцам и павловцам, либерализм чрезвычайный. Залпов не было; в ответ на невнятную казачью атаку и предупредительные выстрелы толпа взломала (чуть не просто отодвинула) заграждения и пошла ко дворцу невским льдом. Никто не мешал. Впрочем, председателя Невского отдела Николая Петрова во главе колонны уже не было: его помяла казачья лошадь, и он остался у заставы. Подоспевшим позже колпинцам казачий офицер уже и сам намекнул, что данный ему приказ распространяется только на берег: Нева не в его власти. На Калашниковском демонстрантов так же спокойно пустили обратно на сушу — при условии, что они пойдут врассыпную. Часть из них к двум часам дня попала через набережную и Миллионную улицу на Дворцовую, часть пошла, вероятно, через Знаменскую площадь и еще была на Невском. Туда же подтягивались немногие прорвавшиеся через заставы, возбужденные, негодующие, мешающие правду с нервными преувеличениями люди со всего города. Говорили о дикой бойне у застав — впрочем, выстрелы с Васильевского и Троицкой уже слышал весь город. Вожди исчезли. Только у колпинцев был на руках текст петиции. Набежало, как обычно в таких случаях, много бесстрашных зевак. Кавалеристов, пытавшихся оттеснить толпу к Александровскому саду, окружали кольцом. Сад заперли — там осталось немало народу. Многие пытались перелезть в ту или другую сторону через высокую и острую чугунную ограду. Подошли преображенцы. Офицер трижды предупредил: будем стрелять. Не расходились. Когда раздался сигнальный рожок, старики сняли шапки, но никто не уходил. Стали разбегаться со второго залпа, дальше площадь и Адмиралтейский проспект расчищали врукопашную. Звуки выстрелов слышны были на Невском. Многотысячная толпа, уже три часа заполнявшая его, мгновенно превратилась в яростного, орущего многоголового зверя. Солдат бранили, швыряли в них камнями. Офицеров вытаскивали из саней и избивали. Генерал-майора Эльриха ранили в висок ножом. Жгли киоски. Появились красные флаги, непременные пламенные ораторы на перекрестках. Рабочие здесь были уже густо разбавлены студентами, мещанами, чистой публикой разного сорта. Главная улица на два часа вышла из повиновения. Кое-где из толпы начали постреливать. В четыре часа полковник Семеновского полка Риман дал два залпа у Полицейского моста. После этого Невский успокоился. Праздная публика разбежалась. Рабочие двинулись к окраинам. Город повторял одно имя. Слух о гибели этого человека, пронесшийся сперва среди толпы у Александровского сада, был уже к ночи кем-то опровергнут. Но где он, никто не знал. Этого человека, чернявого красавца в священнической рясе, звали Георгий Гапон.
В фильме "Николай и Александра" Гапон довольно похож на эту фотографию, что подтверждает то, что в фильме довольно тщательно пытались показать русскую историю американцам. Ну а мы "попа Гапона" конечно помнили, но скорее благодаря удачному ( или неудачному) сочетанию бука. В школьном учебнике фотографии этого человека я не помню. Даже его имя было мне неизвестно. Поп Гапон и все тут. Вывел мол, людей на демонстрацию.
Я думаю, "Клима Самгина" читали не все. Совсем не все его читали, хотя он, вроде, общедоступен и всегда таким был. Безусловно его читал Сталин, он все читал и про все имел мнение. Вот так, Натив, то, что вы прочитали совпадает с мнением Сталина или с тем, что он хотел видеть. Я не знаю, хорошо это или плохо, но это так, а было бы не так, то Гапон в "Самгине" мог быть и совсем другим.
Начнем с цитаты.
