Семен Экштут / Юрий Трифонов: Великая сила недосказанного
23.08.2016, 16:55
В 1970–1980-е годы, в те спокойные времена, когда у входа в школу не стояли охранники, проверяющие документы у каждого входящего, когда не было рамок металлоискателя и камер видеонаблюдения, Интернета, компьютеров и мобильных телефонов; когда люди писали друг другу поздравительные открытки с праздником, когда у организаций и учреждений были свои ведомственные пионерские лагеря, где в пору летних каникул отдыхали дети сотрудников, за обе щёки уплетавшие эскимо на палочке за одиннадцать и пломбир за девятнадцать копеек, а вокруг прощального пионерского костра певшие песню «Взвейтесь кострами, синие ночи…»; когда проезд в метро стоил пять копеек, а ежемесячный единый проездной билет, по которому без ограничения числа поездок можно было ездить в метро, автобусе, трамвае и троллейбусе, — шесть рублей; когда книга из серии «ЖЗЛ» действительно была лучшим подарком; когда наличие у человека дублёнки, кожаного пиджака и импортных джинсов позволяло безошибочно судить об уровне доходов, знакомств и оборотистости человека, — в те наивные времена, когда в исторический и научно-технический прогресс верили как в Бога и гордились своим историческим прошлым, а фигуры умолчания преобладали над объектами критики, обличения и осуждения; во времена Брежнева, Сахарова и Солженицына — в те наивные времена, ещё не ведавшие, что впоследствии будут названы застоем, в отечественной словесности господствовали два направления: деревенщики и горожане, трифонианцы . Писатель, по фамилии которого было названо литературное направление и чья первая книга вышла в издательстве «Молодая гвардия», — этот рано ушедший из жизни замечательный человек станет героем моего повествования. К нему вполне приложимы слова, пусть сказанные в иное время и адресованные другому писателю: И славы ждал, и славы не дождался, Кто был предвестьем, предзнаменованьем Всего, что с нами после совершилось, Всех пожалел, во всех вдохнул томленье — И задохнулся…
Двадцать восьмого марта 1981 года, на второй день после перенесённой операции, в обычной палате московской городской больницы, «где даже анальгин нужно было выпрашивать», скончался Юрий Валентинович Трифонов. Оторвался тромб и убил писателя, получившего широкую известность, писателя, уже выдвинутого на соискание Нобелевской премии по литературе и имевшего высокий шанс её получить, но у себя в стране не обладавшего привилегиями, которые бы ему позволили стать пациентом спецбольницы, оснащённой современным импортным оборудованием. Возможно, что такое оборудование сохранило бы ему жизнь. По свидетельству Ольги Романовны Трифоновой, вдовы писателя, «он умер, как умирают простые люди, с достоинством перенеся и страдания жизни, и страдания смерти». Его судьба получила именно такое завершение, и Юрию Валентиновичу не довелось увидеть крушение строя, суть которого он так провидчески постиг. Юрий Трифонов прожил 55 лет, и в течение этого весьма короткого, но исключительно насыщенного событиями исторического отрезка его жизнь несколько раз меняла свое русло. Он родился в Москве 28 августа 1925 года. Это был восьмой год советской власти, для победы которой так много сделал его отец — профессиональный революционер Валентин Андреевич Трифонов. Ещё будучи учеником ремесленного училища в Майкопе, шестнадцатилетний сын донского казака Валентин Трифонов вошел в организацию РСДРП(б), в том же году устроил в училище забастовку, был арестован и выслан на родину. Но это не остудило его революционный пыл. В 1905 году началась Первая русская революция, и Трифонов поспешил принять в ней участие: во время вооруженного восстания в Ростове командовал десятком дружинников. Восстание было подавлено, а семнадцатилетний Валентин Трифонов был арестован и выслан в Тобольскую губернию. Из ссылки он бежал и вновь принялся за старое: обосновался на Урале и некоторое время работал инструктором боевых дружин. В конце 1906 года последовал новый арест. После годичного заключения в тюрьме Трифонова высылают в Туринск, из которого он вновь бежит. Затем последовали новые аресты, новые ссылки, новые побеги. Можно лишь поражаться терпимости и снисходительности властей. Весной 1910 года Трифонов был выслан в Туруханский край, где пробыл три года и познакомился со Сталиным. После окончания ссылки Валентин Трифонов в 1914 году приехал в Петербург, где уже в следующем году организовал нелегальную типографию. Февральская и Октябрьская революции стремительно выдвинули профессионального революционера вперёд и вознесли его на вершину большевистского Олимпа. Трифонов стал играть первые роли. Это был его звёздный час. Валентин Андреевич принадлежал к когорте «пламенных революционеров», отличавшихся неуёмной энергией. Он занимался организацией Красной гвардии и руководил ею во время Октябрьской революции. Стоял у истоков создания Красной армии, принимал участие в разработке Устава РККА и был членом Реввоенсовета республики. В фондах Российского государственного архива кинофотодокументов (РГАКФД) хранится примечательный снимок, датированный февралём — апрелем 1920 года. На фотографии запечатлён штаб Кавказского фронта: члены РВС С. И. Гусев (Драбкин) и Г. К. Орджоникидзе, командующий М. Н. Тухачевский, член РВС В. А. Трифонов. 7 декабря 1917 года Трифонов был назначен членом коллегии ВЧК. Именно Валентин Андреевич выбрал для этой организации печально знаменитое здание — Лубянка, дом 2, в подвалах которого ему предстояло оказаться двадцать лет спустя. Трифонов был активным участником Гражданской войны, во время которой он не только играл первые роли, но и не боялся критиковать политику репрессий против казачества. Это был человек, никогда и ни при каких обстоятельствах не опасавшийся «сметь своё суждение иметь». Безбоязненно прошедший через аресты и ссылки, он меньше всего думал о грядущих последствиях. «Мой отец всю жизнь пронёс на себе печать семнадцатого года. А есть люди конца двадцатых годов, середины тридцатых, и люди начала войны, и люди конца войны, и они, как и мой отец, остаются такими до конца своих жизней». Окончание войны привело к заметному понижению его социального статуса: Валентина Андреевича Трифонова демобилизовали из армии и направили на хозяйственную работу. Но это ещё не было низвержение с Олимпа. Юрий Валентинович Трифонов родился в семье председателя Военной коллегии Верховного суда СССР, но вскоре после рождения сына Валентина Андреевича с большим понижением назначили помощником военного атташе в Китай. По сути это была почётная ссылка. Но и она не заставила его взяться за ум. Потомственный донской казак остался верен себе. Его жизнь до 1937 года — это череда служебных конфликтов и, как неминуемое следствие, поэтапное снижение статуса. Начало «большого террора» он встретил на посту председателя Главного концессионного комитета при Совнаркоме СССР. Должность была хоть и номенклатурной, но более декоративной, нежели влиятельной. После того как был сломан хребет нэпу, Главконцесском занимался лишь визированием договоров, которые заключали хозяйственные наркоматы, а утверждал Совнарком. Впрочем, эта должность позволила Трифонову и его семье получить квартиру в Доме правительства, который с лёгкой руки его сына войдёт в историю под именем Дома на набережной. Возможно, Валентин Андреевич и не подвергся бы репрессиям, не подведи его в очередной раз конфликтный характер. В 1936 году Валентин Трифонов написал книгу «Контуры грядущей войны» и направил рукопись в Политбюро ЦК: Сталину, Молотову, Ворошилову, Орджоникидзе. Всех их он знал лично. Суть изложенной в книге концепции принципиально расходилась с господствовавшей точкой зрения, что грядущая война будет вестись Красной армией на территории противника, а победа будет достигнута «малой кровью». Словом, как пелось в популярной песне тех лет, «малой кровью, могучим ударом». Валентин Трифонов же полагал, что армию, напротив, следует готовить к оборонительной войне. «Оборона является наиболее экономным способом ведения войны, и поэтому оборона в условиях грядущей войны даст обороняющемуся, при прочих равных условиях, лишний шанс на победу». Естественно, что государственное издательство не спешило с публикацией рукописи. Валентин Андреевич трижды писал членам Политбюро, напоминая о своей книге. Его последнее письмо было написано 17 июня 1937-го, через пять дней после расстрела маршала Тухачевского и его подельников. Это письмо поступило в Совнарком 19 июня, а поздним вечером 21-го за Трифоновым пришли. В это время его сын Юрий крепко спал. Мальчика не стали будить. Об аресте отца он узнал 22 июня. «Сегодня у меня самый ужасный день…» — записал в дневнике будущий писатель. Спустя несколько месяцев, 3 апреля 1938 года, была арестована мать — Евгения Абрамовна Трифонова-Лурье. Как член семьи изменника родины (ЧСИР) она была осуждена на восемь лет. В те годы бытовала горькая шутка: нелюбимые жены получают пять лет лагерей, а любимые — восемь. Но её детям, Юрию и Татьяне, учитывая жестокие реалии сталинской эпохи, повезло. В школе № 19, где учился Юрий, детей «врагов народа» не заставляли публично, перед всем классом или школой, отрекаться от родителей. В этой школе дети «врагов народа» не становились изгоями. Драма, пережитая во время ареста родителей, не была усилена прилюдным унижением и бойкотом со стороны сверстников. Чудеса изобретательности проявила бабушка Юрия Валентиновича по материнской линии — Татьяна Александровна Словатинская, дежурный секретарь в приёмной секретариата ЦК партии. В возрасте 19 лет, будучи студенткой Петербургской консерватории, она занялась подпольной революционной работой и с 1905 года была членом партии и хозяйкой конспиративной квартиры, которую посещали Ленин, Сталин, Калинин, Молотов и другие лидеры партии большевиков. (Замечу в скобках, что ветеран партии большевиков Словатинская, у которой до революции были близкие отношения со Сталиным, несколько раз посылала ему в ссылку деньги и тёплые вещи. «Милая» — так называл он её в ответных письмах. Сталин знал, что Татьяна Александровна умела хранить партийные тайны. Когда в начале июня 1923 года члены Политбюро и президиума ЦК Троцкий, Каменев, Зиновьев, Сталин, Томский, Сольц, Бухарин, Рудзутак, Молотов и Куйбышев в обстановке строжайшей секретности обсуждали вопрос о том, как быть с «Письмом к съезду» Ленина, и пришли к выводу, что политическое завещание вождя публиковать не следует, именно Татьяне Александровне Словатинской доверили вести протокол этого архи-секретного заседания. Как известно, в «Письме к съезду» Ленин настаивал на отставке Сталина с поста Генерального секретаря ЦК партии. Это настойчивое требование Ильича было проигнорировано его ближайшими соратниками. Как же сложились их судьбы?! Троцкий был убит по приказу Сталина. Каменева, Зиновьева, Бухарина и Рудзутака расстреляли. Томский застрелился накануне неминуемого ареста. Сольц был помещён в психиатрическую клинику. Куйбышев умер при загадочных обстоятельствах, и судя по всему, был отравлен. Существуют многочисленные версии, утверждающие, что и смерть Сталина не была естественной: Берия, Маленков и Хрущёв способствовали его уходу из жизни, своевременно не оказав помощи. Лишь члены партии Молотов и Словатинская умерли своей смертью и были похоронены под звуки «Интернационала» — партийного гимна.) В августе 1938-го Татьяна Александровна оформила опекунство над своими внуками — Юрием и Татьяной. Это спасло их сначала от детского дома для детей «врагов народа», а потом и от лагеря. «Большой террор» не пощадил эту большую семью. Был арестован Павел Лурье, сын Словатинской и дядя будущего писателя. Павлу ещё повезло: его выпустили через два года. Евгений Андреевич Трифонов, старший брат отца писателя и профессиональный революционер, был членом партии с 1904 года. В тюрьме он сидел семь раз, а всего до революции провёл в тюрьмах и на каторгах одиннадцать лет. На каторге начал писать стихи. И в дальнейшей жизни не был чужд литературных занятий. Публиковался под псевдонимом Евгений Бражнев. Во время Гражданской войны быстро продвинулся по карьерной лестнице от командира батальона до командующего группой дивизий. Однако в послевоенной жизни Евгений Трифонов не без труда нашёл своё место. И это место не было синекурой и совершенно не соответствовало его былым заслугам. После окончания войны недавнего командарма поспешно демобилизовали из армии. Спустя несколько лет вновь призвали и, с понижением в должности на несколько ступеней, направили служить в общественно-политическую оборонную организацию — Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству (Осоавиахим). После того как в армии в конце 1935 года были введены персональные воинские звания, Евгению Андреевичу пришлось снять с петлиц гимнастёрки ромбы высшего комсостава и заменить их шпалами старшего командира. Самолюбие бывшего командарма было уязвлено. Снижение статуса обрело вещественное содержание и социальную форму. Роковой 1937 год Трифонов встретил в звании полковника РККА. Это относительно невысокое звание, если учитывать предыдущие революционные заслуги, участие в Гражданской войне и наличие ордена Красного Знамени, спасло Евгения Андреевича от неминуемого ареста. До заурядного полковника из центрального аппарата Осоавиахима ещё не дошла очередь: прежде всего арестовывали тех, кто занимал более высокие служебные посты и имел более заметное положение в Красной армии. Полковника Трифонова всего-навсего исключили из партии, но не успели арестовать. Евгений Андреевич умер от разрыва сердца накануне неотвратимого ареста, и его прах был захоронен в колумбарии Донского кладбища. Захоронение выглядит заброшенным: за ним никто не ухаживает, давным-давно исчезла фотография. В одном из своих стихотворений, включённых в авторский сборник «Буйный хмель», поэт Евгений Бражнев ещё в 1922 году предсказал свой горестный конец. Никогда не надо заглядывать в будущее, во всяком случае, не стоит озвучивать мрачные предчувствия: явленные городу и миру пессимистические прогнозы имеют обыкновение сбываться.
Так, с минувшим в разладе И грядущему враг. Ты к последней расплате Поплетёшься, бедняк,
С сердцем в тягостном споре, С вечной мукой в груди… Ах, что было — не горе, Горе всё — впереди!
Итак, накануне своего двенадцатилетия Юрий Трифонов из сына героя Гражданской войны и ответственного советского работника в одночасье превратился в сына «врага народа», и его жизнь потекла по другому руслу. 19 декабря 1937 года, только что узнав о смерти дяди Евгения Андреевича, он записал в дневник: «Весь вечер стонали и плакали женщины. Мы остались совершенно одни. Папа — арестован. Павел — арестован. Е. А. — умер… ОДИНОЧЕСТВО. ОДИНОЧЕСТВО!» Юра Трифонов ещё не знал, что очень скоро ему предстоит пережить ещё одно трагическое испытание — арест матери в апреле 1938 года. Вот тогда действительно ему придётся испытать самое настоящее одиночество. И рука об руку с одиночеством в его жизнь войдёт страх. Спустя три недели после ареста матери, 24 апреля, Юрий Трифонов придёт к выводу, который впору и умудрённому жизнью мужчине. «Много дней уже прошло с тех пор, как арестовали и посадили в Бутырки мамочку. Дни стали для меня пустыми. И я пришёл к такому выводу, что я должен испытать всё решительно, что есть на свете. Сначала я живал жизнь счастливую, беспечную, прекрасную во всех отношениях. Со мной был папа, была мама и оба дяди. В материальном смысле я тоже был обеспечен и жил в своё удовольствие. Но я хорошо не понимал всю прелесть этой жизни. До ареста мамы я больше краснобайствовал. Теперь, когда хлопнет дверь лифта, я весь съёживаюсь и жду звонка, за которым откроется дверь и войдёт агент Н.К.В.Д. Вот что сделала со мной ЖИЗНЬ… ЖИЗНЬ — страшная вещь, и, в то же время, — лучшая школа». Пройдёт ещё несколько месяцев после ареста матери. (О расстреле отца 15 марта 1938-го Трифонов узнает много лет спустя.) 11 июля 1938-го в дневнике подростка, которому ещё не исполнилось тринадцать лет, появилась пронзительная запись, свидетельствующая о том, как нелегко было сыну «врага народа» в кругу сверстников. «От папы ни слуху ни духу. Что-то с ним?.. Неизвестно! Тут с ребятами у меня конфликт. Однажды мы сидели на лестнице и разговаривали о собаках. Танька говорил, что мой отец стрелял в них. Я утверждал обратное. Ганька в колких и насмешливых выражениях описывал моего отца, я еле сдерживал слёзы. Под конец он сказал: „Ну, теперь баста, хватит собак стрелять, попало ему на орехи". Я не удержался и разревелся. Через некоторое время Ганька снова начал задираться вместе со Славкой, напоминая происшествие на лестнице. Я размахнулся и свистнул Славке по носу. Тот заревел. Вчера мы играли впятером в итальянку. Ганька меня снова дразнил обезьяной, я отвечал тоже. Под конец он решил довести меня до слёз и сказал: „Юрочка психует, весь в отца. Папаша-то сидит за решёточкой!" Он хотел, чтоб я заревел. Но я сдержался и подошёл к нему, сказав: „А тебе какое дело?" И замахнулся. Тот покраснел, отскочил в сторону и бросился бежать, я — за ним. Он скоро далеко убежал, струсил. В прошлом году, когда ещё никто не знал об аресте папы, я чистосердечно, как другу, рассказал всё Ганьке. Никому из всех ребят я этого не говорил. А Ганька оказался не другом, а просто подлецом». Ганька, Ганя — это Андрей Самсонов, друг детства Юры Трифонова. Автор дневника не догадывался, что настырные нападки Ганьки и его подростковая агрессия были своеобразной защитной реакцией. Отец Гани рано умер, а четверо братьев отца и их жёны были репрессированы, причём все мужчины и жена одного из них были расстреляны в том самом 1938 году. Когда начнётся война, пойдут воевать и Ганька, и Славка. Воевавший танкистом Андрей Самсонов закончит войну в Маньчжурии, останется жив и станет одним из ведущих архитекторов Москвы, а вот Славка погибнет. В начале октября 1939 года, когда в Европе уже шла Вторая мировая война, жизнь будущего писателя сделала новый крутой поворот. Закончилось детство. Татьяна Александровна Словатинская была выселена из Дома правительства и вместе с внуками Юрием и Татьяной Трифоновыми, приёмным сыном Андреем, невесткой А. В. Васильевой (женой П. А. Лурье) и её дочкой Екатериной переселена в две комнаты трёхкомнатной коммунальной квартиры на Большой Калужской улице — тогдашней окраине Москвы. Не самый худший вариант, если учесть бытовые реалии той эпохи. Бабушка заклинала внуков: не появляться во дворе, где прошло детство, не встречаться с прежними друзьями, просто исчезнуть из их жизни и не напоминать о своём существовании. Она резонно опасалась за будущее внуков, полагая, что ретивые чекисты, которыми был напичкан их бывший дом, легко сошьют очередное «дело», обвинив свободно разгуливающих рядом с Кремлём детей «врагов народа» в подготовке террористического акта против товарища Сталина. «…Бабушка наша была смелым человеком. Она не боялась за себя ни в юности, занимаясь подпольной работой, ни позже. Не боялась долгих вечерних прогулок по лесу, не боялась грозы и лихих людей. Но жила она в постоянном страхе…» — вспоминала Татьяна Валентиновна Трифонова, сестра писателя. Пройдёт много лет. В Доме на набережной откроют музей, его посетит Татьяна Валентиновна и заметит: «В Доме мы с братом прожили самые счастливые и самые несчастные годы детства».
Выскажу крамольную мысль. Хорошо что Трифонов умер перед самой перестройкой. Тем самым он не успел замараться в перестроечном безумии и ушел из жизни просто очень хорошим писателем, а не...
В 1970–1980-е годы, в те спокойные времена, когда у входа в школу не стояли охранники, проверяющие документы у каждого входящего, когда не было рамок металлоискателя и камер видеонаблюдения, Интернета, компьютеров и мобильных телефонов; когда люди писали друг другу поздравительные открытки с праздником, когда у организаций и учреждений были свои ведомственные пионерские лагеря, где в пору летних каникул отдыхали дети сотрудников, за обе щёки уплетавшие эскимо на палочке за одиннадцать и пломбир за девятнадцать копеек, а вокруг прощального пионерского костра певшие песню «Взвейтесь кострами, синие ночи…»; когда проезд в метро стоил пять копеек, а ежемесячный единый проездной билет, по которому без ограничения числа поездок можно было ездить в метро, автобусе, трамвае и троллейбусе, — шесть рублей; когда книга из серии «ЖЗЛ» действительно была лучшим подарком; когда наличие у человека дублёнки, кожаного пиджака и импортных джинсов позволяло безошибочно судить об уровне доходов, знакомств и оборотистости человека, — в те наивные времена, когда в исторический и научно-технический прогресс верили как в Бога и гордились своим историческим прошлым, а фигуры умолчания преобладали над объектами критики, обличения и осуждения; во времена Брежнева, Сахарова и Солженицына — в те наивные времена, ещё не ведавшие, что впоследствии будут названы застоем, в отечественной словесности господствовали два направления: деревенщики и горожане, трифонианцы . Писатель, по фамилии которого было названо литературное направление и чья первая книга вышла в издательстве «Молодая гвардия», — этот рано ушедший из жизни замечательный человек станет героем моего повествования. К нему вполне приложимы слова, пусть сказанные в иное время и адресованные другому писателю:
