Он не жалел, что согласился. Давно выучился хладнокровно принимать последствия любых решений. Нисколько не жалел. Хотя бывало, что последствия обнаруживались не сразу и приносили мало приятного. С каждой милей долгой дороги на запад ему все яснее и яснее вспоминалось, куда именно лежит путь. Прошлое — страшный сон, настоящее — спокойствие и безмятежность. Поездка домой означает, что он не просто готов вылезти из своей норы, а вообще больше в ней не нуждается. Он заявил бы это любому, но сказать другим и поверить самому — совершенно разные вещи, такие же разные, как шум и тишина. А сквозь тонированные стекла и прочную сталь блестящей служебной машины он слышал одну лишь… тишину.
С исторической точки зрения довольно нелепо было ехать на запад, чтобы попасть домой. Как бы хорошо Николас Палеолог ни играл роль хладнокровного добропорядочного англичанина, на самом деле, если верить генеалогическим изысканиям деда, он ни больше ни меньше потомок последнего из византийских императоров. Николас всегда выказывал, а порой и впрямь чувствовал неприязнь к столь экзотическим восточным корням. Они привлекали нездоровое внимание, если не… Впрочем, сейчас не время вспоминать о плохом. С тех пор как он поселился вдали от семьи, самое большее, чего от него добивались те немногие, кто узнавал знаменитую фамилию, — признать свое греческое происхождение. И никаких императоров! В конце концов, никто так и не доказал, что последний из Палеологов нашел прибежище именно в Англии. Так, несколько бессвязных фактов. Династия Палеологов правила Византией в течение двух последних и наиболее известных веков существования великой империи, до тех пор пока император Константин XI не пал под стенами Константинополя, защищая древний город от нашествия турок в 1453 году. Те члены императорской фамилии, которым посчастливилось спастись от захватчиков, вынуждены были смешаться с простым людом и расселиться в Средиземноморье. Через много лет двоюродный прапрапраправнук Константина, Теодор, убегая от судебного преследования за попытку убийства, ступил на землю Англии — и больше уже ее не покидал. До самой старости он жил в семье Лоуэр в поместье Клифтон на корнуоллском берегу реки Тамар, близ Плимута, в приходе Ландульф, где и скончался в 1636 году. Именно мемориальная доска с именем Теодора Палеолога в Ландульфской церкви вдохновила дедушку Ника, Годфри Палеолога, осесть в этом графстве и посвятить многие и многие дни, ставшие благодаря кругленькому наследству свободными, поиску доказательств своего происхождения от византийских императоров. Годфри купил ветхую ферму под названием Треннор, стоявшую между местной церковью и деревней Каргрин, и не спеша перестроил ее в фамильную усадьбу. Рожденный в Плимуте, он так до конца и не доказал своего родства с давно почившим Теодором, однако по крайней мере добился привилегии быть похороненным в Ландульфе, пусть и не в фамильном склепе семнадцатого века. Сын Годфри, Майкл, выучился на археолога и остался преподавать в родном университете. Его пятеро детей, включая Ника, родились и выросли в Оксфорде. Но Майкл никогда не помышлял продавать Треннор, считал его своим родовым гнездом и, выйдя на пенсию, переселился именно туда. С тех пор как умерла жена, он жил один, хотя четверо из его детей обитали неподалеку — кто-то поселился тут по собственному желанию, с кем-то так распорядилась судьба. Только Ник оказался отрезанным ломтем. И вот теперь настало время навестить родной дом. Пусть и ненадолго. И как казалось Нику, не по самому веселому поводу.
Пятница. Сырой промозглый вечер. К концу пути Ника накрыла темнота. Ну и хорошо, думал он, вглядываясь в дорожные знаки. Быть может, темнота — именно то, что надо. Ник вечно нуждался в каком-то укрытии. В воскресенье — пятидесятилетие старшего брата. Эндрю владел фермой в районе Бодмин-Мур и в последнее время — во всяком случае, если верить их сестре Ирен, — отдалился от родных даже больше, чем Ник: все из-за развода, сложных отношений со взрослым сыном и упадка британского сельского хозяйства. День рождения в Тренноре, праздник, который соберет всю семью, пойдет им на пользу, особенно самому виновнику торжества. С этим не поспоришь. Но Ирен намекнула, что для семейного сборища есть и еще одна, возможно, даже более важная причина: «Надо подумать о будущем. Папе нельзя оставаться в одиночестве в Тренноре. Нам сделали одно интересное предложение, ты должен о нем узнать». Сообщать подробности по телефону Ирен отказалась — как заподозрил Ник, чтобы пробудить в нем любопытство, смешанное с угрызениями совести. Что ж, это ей удалось, хотя и не в той мере, на какую она надеялась. В конце концов Ник согласился приехать. Просто потому, что не нашел убедительного предлога для отказа.
Когда Ник достиг Плимута, поток машин заметно поредел. Он свернул на шоссе А38 и проехал через весь город к реке Тамар, где движение замедлилось — машины медленно ползли по мосту над широкой черной полосой воды. По железнодорожному мосту постукивал поезд, в ту сторону, откуда только что прикатил Ник. Как жаль, что он едет не в этом поезде… На миг уже ставшая привычной уверенность в себе изменила Нику. Но только на миг. Уже через секунду он взял себя в руки. Съехав с моста, Ник свернул к центру Солташа, в старейшую часть города, развернулся и спустился с холма к реке, так что мост и железная дорога оказались прямо над ним. У реки повернул направо и тут же, прямо у пристани, увидел перед собой приветливые огни бара «Старый паром», который уже двенадцать лет держала Ирен Винер, в девичестве Палеолог. На самом деле кабачок завел ее муж, когда вышел на пенсию после долгой работы на верфях в Дэвонпорте. Очень скоро мистер Винер начал потреблять большую часть своего товара самостоятельно, и Ирен не долго думая решила проблему путем развода. Сестра частенько повторяла, что никогда в жизни не собиралась становиться хозяйкой пивной, но оказалось, не такая уж это и плохая работа, что бы там ни думал Ник. Он зарулил на задний двор, втиснул машину между «воксхоллом» Ирен и мусорным баком, заглушил двигатель и выбрался наружу. И только тут, набрав полную грудь бодрящего речного воздуха, осознал, что и в самом деле приехал домой. Над ним почти вертикально завивался спиралью старый железнодорожный мост, сумеречный и тихий теперь, когда поезд на восток уже прошел. Рядом возвышался мост автомобильный, ярко освещенный и обвешанный строительными люльками. Странное местожительство выбрала сестра — бар окружен всеми видами транспорта, а назван в честь того, что давно уже днем с огнем не найдешь. «Старый паром» — единственный паром в округе. Впрочем, какое Нику до этого дело? Он тут только на выходные. Да, родные уговорили его приехать, но скоро, очень скоро, он тронется в обратный путь. Ник вытащил из багажника сумку, обошел здание, чтобы войти через центральный вход, и, наклонив голову, шагнул в низкую дверь. Помещение делилось на собственно бар и нечто вроде ресторанчика, разделявшиеся двусторонней стойкой, хотя Ирен и ее постоянные посетители называли их просто ближним и дальним залами. Низкий потолок, неровные полы, толстые, как в темнице, стены… Пятьсот или около того лет — не шутка. И все-таки паб казался живым и вовсе не напоминал музейный зал. Два игральных автомата и несколько местных юнцов — вот и все встречающие. А вот накурить юнцы успели изрядно. Ник, от природы не переносивший дыма, непроизвольно закашлялся. Посетители смерили его подозрительными взглядами. Вид лощеного, разодетого незнакомца им явно не понравился, фамильное сходство с хозяйкой гостеприимного приюта определенно не бросилось в глаза. Хотя сходство, что там ни говори, присутствовало. Брат с сестрой были одного роста и телосложения, гладкие черные волосы одинаково тронула седина. Вытянутые лица, орлиные носы — Палеологов нельзя было назвать красивыми, но их необычная внешность привлекала взгляд. Ирен сидела на высоком стуле за стойкой бара, бездумно глядя в пустой дальний зал и перебрасываясь словами с барменшей — крашеной блондинкой, которая обслуживала юнцов из ближнего зала. — Да вот он! — воскликнула Ирен, наконец-то заметив Ника. — Привет, пропащий. Она легко соскочила со стула и вышла к брату. Поцеловала его в щеку. — Неплохо выглядишь. — Ты тоже. — Нравится? — Сестра покрутилась перед ним, демонстрируя обтягивающую юбку и туфли на шпильках. Отблески ламп заиграли на алой блузке. — Пятничный наряд для постоянных посетителей. Мало кто дезертирует в бар «Лодочник», если есть возможность прийти сюда и поглазеть на мои ножки, уверяю тебя. — Не сомневаюсь. Ник не соврал, хотя количество поклонников Ирен в данный момент оставляло желать лучшего. Судя по невеселой улыбке сестры, она подумала о том же. — Народ соберется к вечеру. — Тогда хорошо, что я успел до часа пик. — Ты, похоже, прямо из офиса? — Да, заскочил туда утром, перед отъездом. — Выпьешь? — Попозже. Мне бы прийти в себя, переодеться, душ принять. — Ну конечно. Я все забываю, как долго ты ехал. Ступай наверх. Будешь жить в комнате Лоры. В холодильнике — пирожки и салат. — Спасибо. Скоро вернусь. Ник отворил дверь с табличкой «Посторонним вход воспрещен» прямо около дамского туалета и по узкой лестнице начал подниматься в жилую часть здания. Перепрыгивая через две ступеньки, взбежал на тесную площадку, откуда вели двери в гостиную, спальню, кухню, ванную и комнату племянницы, в данный момент пребывавшей на учебе в пансионе. Ирен уже застелила для него кровать. Ник брякнул на пол сумку, мельком попытался понять, что это за девица на висящем у двери плакате, и направился в душ.
Минут через сорок он вновь спустился в бар и увидел, что в дальнем зале уже сошлось около десятка местных жителей. Они неплохо проводили время, отпуская шуточки и перемывая соседям косточки. Некоторых Ник смутно помнил, и они его тоже. Вскоре он понял, что Ирен уже оповестила всех о визите брата и о мнимой причине приезда — семейном торжестве в Тренноре. Пришлось ставить выпивку и общаться с завсегдатаями. Через пару часов Ник почувствовал, что потратил столько улыбок и слов, что хватило бы на месяц, челюсть ныла, противный комок в желудке закаменел и разболелся. И никто не задал вопрос, лежавший вроде бы на поверхности: почему он не остановился в Тренноре — огромном доме, полном пустых комнат, в одной из которых Ник, кстати, долгое время жил вместе с братом Бэзилом, а забрался сюда, в крохотную спальню Лоры, полную плюшевых зайцев и дисков с песнями девичьих групп. Ну и хорошо, потому что он не нашел бы что ответить. Ирен так ничего и не объяснила. Возможно, лениво размышлял Ник, сидя в углу за третьей пинтой «Гиннесса», все, кроме него, уже давно все знают, вот и не спрашивают. Возможно, он один не в курсе, что происходит. А может быть, подумал он, перехватив предостерегающий взгляд сестры, пронзивший, казалось, облако сигаретного дыма, может быть, и не знают ничего.
Последнего из засидевшихся посетителей выставили за дверь только около полуночи, барменша торопливо протерла столы и тоже убежала домой. Ирен зажгла первую за вечер сигарету, щедро плеснула себе и Нику виски «Гленморанж» и уселась рядом с ним возле газового камина, бросавшего затейливые блики на развешанные по стенам в качестве украшения конскую сбрую и медную утварь. — Веселая тут у тебя компания, — сказал Ник, имея в виду разошедшихся по домам завсегдатаев. — Значит, не очень утомился? — улыбнулась сестра, подняв к губам стакан. — Нет. Они все… — Я не о них, я о тебе. Ты же не любишь, когда много народу. Особенно если приходится со всеми общаться. — Привык, наверное. — Правда? А я за тебя волновалась. — И совершенно зря. — Когда-то было не зря. — А теперь все нормально. Ирен, похоже, уловила намек и быстро сменила тему. — Рада, что ты сумел выбраться. — Думаешь, Эндрю тоже обрадуется? — Конечно! Хоть и… — Сумеет не показать виду. — Ну, ты ж его знаешь. А сейчас он стал еще нелюдимей. — И при этом ты все равно уверена, что неожиданное появление любимого братца пойдет ему на пользу? — Мы ведь семья, Ник. Время от времени просто необходимо собираться вместе. Кроме того… — Ты притащила меня сюда не только затем, чтобы отпраздновать юбилей Эндрю. — Именно. — Ирен глубоко затянулась сигаретой. — Дело еще и в папе. — А он знает, что я появлюсь в воскресенье? — Нет. Мы думали удивить… их обоих. — Мы? — Мы с Анной. — А Бэзил? — Он в курсе всех дел. И неудивительно — Бэзил уже некоторое время жил в квартире их второй сестры, Анны. — Повезло ему. Ирен вздохнула: — Что ж. Пора поговорить начистоту. Ты не видел отца около года. В последнее время он сильно постарел. Как-то… сдал, что ли. Я помню его большим, сильным. А теперь он будто усох. — Ему все-таки восемьдесят четыре. — И ни месяцем меньше. Будь мама жива, все было бы иначе. Я не представляю, как он будет жить один в Тренноре. — А Пру? — Упомянув любимую отцову домработницу, Ник тут же сообразил, что она, должно быть, немногим моложе хозяина. — Она не может за ним присмотреть? — Может. Насколько ей позволяет катаракта. От Пру в последнее время не так уж много толку, Ник. Пришло время взглянуть фактам в лицо. — Ты имеешь в виду, что взглянуть им в лицо должен папа. — Мы нашли ему прекрасное место в Тэвистоке. Анна говорит, просто идеальный вариант. Гортон-Лодж. Анна работала старшей медсестрой дома престарелых в Плимуте и, без сомнения, могла судить о подобных вещах профессионально. И все-таки Ник не мог понять, к чему такая спешка, и невольно почувствовал всплеск жалости к отцу. — Завтра вечером Анна сама тебе все расскажет. Она просила, чтобы ты заскочил к ужину. Я серьезно, Ник: в Гортон-Лодже просто чудесно. Ничего лучшего за деньги не купишь. — И все-таки… — Ник осекся. При слове «деньги» ему в голову пришла очень простая мысль. Кто станет платить за Гортон-Лодж? Наследство дедушки Палеолога, к сожалению, не дожило до третьего поколения. А отец без конца повторял, что зарплата ученого, на которую к тому же приходится кормить пятерых отпрысков, не позволит ему скопить хоть что-то на старость. Никому из детей, в свою очередь, не удалось заработать хоть мало-мальски приличного капитала. Единственным источником средств мог бы стать сам Треннор. Но ведь это родовое гнездо… Почему братья и сестры так стремятся переселить отца в комфортабельный дом престарелых? Похвально, конечно, но на них не похоже. — Хочешь продать дом, Ирен? — Разумеется. — А если отец проживет еще десяток лет, а то и больше? Даже если пять… — Не важно. — Как не важно? Тогда продажа окажется совершенно бессмысленной. Сколько стоит Треннор? Тысяч триста. Триста пятьдесят от силы. — Средние цифры именно таковы, не спорю. — А какие еще цифры мы можем рассматривать? — Более интересные. Кое-кто предложил отцу полмиллиона. Ник в изумлении уставился на сестру: — Полмиллиона?! — Именно. Пятьсот тысяч фунтов. Наличными. — Но… отец ведь не выставлял дом на продажу. — Отсюда и доплата. — Ничего себе доплата. — Деньги уже лежат на промежуточном счете у Бэскомба. Бэскомбом звали семейного адвоката Палеологов. До него адвокатом семьи был отец нынешнего Бэскомба, а еще раньше — дед. Похоже, таинственный покупатель и впрямь настроен серьезно. — И кто он, этот «кое-кто»? — Незнакомец по имени Тантрис. Я о нем ничего не знаю. Какой-то иностранец. Действует через посредницу. — А зачем ему наш дом? — А тебе не все равно? — Может, и нет. И что, кстати, говорит отец? — Он говорит: «Ни в коем случае». — Тогда о чем разговор? — О том, что мы должны его переубедить. Выступить единым фронтом. — И поэтому ты меня вызвала? — Почему же только поэтому? — Ирен посмотрела на Ника укоризненно, словно обидевшись на его предположение. — Я решила, что ты имеешь право знать. И разделить с нами прибыль. Или потерять ее, если мы отшвырнем деньги мистера Тантриса. — Их отшвырнем не мы, а отец. Да и прибыль сомнительная. Предположим, она позволит ему подольше протянуть в Гортон-Лодже. А потом… — За отца заплатит мистер Тантрис. Второй раз за вечер Ник в изумлении вытаращился на сестру: — Что?! — Мистер Тантрис. Он предлагает что-то вроде попечительства. Бэскомб говорит — все чисто. — А зачем это самому Тантрису? — Хочет уговорить нас на сделку. — Но… — И подавить наши возражения, конечно. Хитрый план, чтобы склонить нас на свою сторону. Я не обольщаюсь насчет его мотивов. — А что у него за мотивы? Для чего ему так нужен Треннор? — Как я уже сказала, не все ли нам равно? — пожала плечами Ирен. Что-то она темнит. Ник через стол подался к сестре: — И все-таки? Ты знаешь зачем? Несколько секунд Ирен молча курила. Потом сказала: — Да. Мы все знаем. — Кроме меня. — Точно. — Ну и?.. — Ник даже не пытался скрыть раздражение от того, что приходится торопить сестру. — Это несколько… необычно. — Уже догадался. — Даже удивительно. — Так удиви меня поскорей. — Будет лучше, — Ирен мягко улыбнулась брату, — если тебя удивлю не я, а кое-кто, гораздо лучше владеющий вопросом. — Неужели? И кто же это? — Мисс Хартли, помощница мистера Тантриса, хочет встретиться с тобой, чтобы обрисовать ситуацию. Она настаивает, что ты должен узнать обо всем именно от нее, и я с ней согласна. Вот кто ответит на все твои вопросы. — Настаивает? Значит, она меня знает? — Мисс Хартли знает не тебя, а о тебе. Я дала ей понять, что твои интересы надо рассматривать наравне с интересами остальных членов семьи. И она рада сделать все от нее зависящее. — Как мило с ее стороны! — Сарказм, — улыбнулась Ирен, — хороший знак. — Знак чего? — Возвращения к миру людей. Ирен смотрела на Ника с сестринской любовью, которую он никогда не мог ни принять, ни отвергнуть. — Когда я должен встретиться с мисс Хартли? — Завтра в полдень. — Здесь? — Нет. В церкви Сент-Неот. — Сент-Неот?! — На полдороге между Лискердом и Бодмином. — Бога ради, Ирен, я знаю, где это. Только не понимаю, зачем мне ехать в такую даль, чтобы встречаться с какой-то Хартли. — Сейчас не понимаешь. А приедешь туда — поймешь. — С какой стати? — Мисс Хартли все объяснит. — Ирен осушила стакан. — И потому теперь я желаю тебе спокойной ночи.
Он не жалел, что согласился. Давно выучился хладнокровно принимать последствия любых решений. Нисколько не жалел. Хотя бывало, что последствия обнаруживались не сразу и приносили мало приятного. С каждой милей долгой дороги на запад ему все яснее и яснее вспоминалось, куда именно лежит путь. Прошлое — страшный сон, настоящее — спокойствие и безмятежность. Поездка домой означает, что он не просто готов вылезти из своей норы, а вообще больше в ней не нуждается. Он заявил бы это любому, но сказать другим и поверить самому — совершенно разные вещи, такие же разные, как шум и тишина. А сквозь тонированные стекла и прочную сталь блестящей служебной машины он слышал одну лишь… тишину.
