Нa высоком крутом мысе в предрассветной дымке плавал мрачный замок великих князей литовских, когда молодой князь тверской Борис покидал Вильно. Ров, зарастающий в теплую пору колючим шиповником, окружал замок. Через ров к железным воротам навесной мост на цепях. С вечера, едва сгущались сумерки, все окрест оглашалось скрежетом и скрипом поднимаемого моста, и только со светом нового дня его опускали. Выезжая из городских ворот, князь огляделся. Пустынная площадь, припорошенные снегом улицы, кирпичные домики, высился острый шпиль костела, безлюдный в эту пору рынок. А наверху в замке оставался князь Витовт1, сын Кейстута, женатый на дочери смоленского князя Анне. Отправляясь в Вильно, тверской князь намеревался полюбовно договориться с Витовтом остановить захват Литвой русских земель. Литва и без того уже взяла на себя Смоленское княжество. Но Витовт был глух к словам князя Бориса и долгие переговоры ничего не дали. Смотрел тверской князь на Витовта, видел довольного собой упрямого старика, великого князя. Но это был уже не тот Витовт, какой водил полки и покорял земли и города Руси. Перед ним сидел обрюзгший, седой человек с выбритыми до синевы щеками и повисшими усами. Однако Борис понимал, великий князь литовский пока в силе немалой и не следует вызывать его гнев. Русь не в силах противостоять воинственной Литве и коварству Польши. Надо выжидать, и наступит время тверского княжества. Но сколько ждать? Было время, когда единились удельные князья и сообща выходили на Куликово поле против хана Мамая… Тронув коня, Борис поскакал вслед за отъехавшими товарищами. Копыта стучали по замерзшей, припорошенной земле, отбрасывая комья снега и земли. По правую руку прилепилась к дороге корчма. Она уже курилась, и тоненький дымок тянулся над соломенной крышей. Несмотря на ранний час, корчмарь уже дожидался первых посетителей. За поворотом Борис настиг обоз тверичей: розвальни, груженные провизией и зерном для лошадей, розвальни с гриднями2, притороченными конями. На передних розвальнях сидели воевода Холмский и княжий дворецкий, боярин Семен. А далеко впереди виделся княжий возок. Борис придержал коня, легко перескочил в розвальни воеводы и дворецкого. Умащиваясь, крикнул: – Теперь и домой с Божьей помощью. Долго сидел молча, прислушиваясь к скрипу санного полоза. Дорога серая и мысли мрачные – попусту съездили. Хотя и отъезжая в Вильно, не слишком верил в удачу. Поднял глаза, сказал, ни к кому не обращаясь: – Из Вильно выбрались, что дома меня ждет? Какую жену привезут? Поглядим. Воевода Холмский рассмеялся: – Те, княже, поделом и старую, коли сам не удосужился невесту поглядеть. Да ты поспрошай боярина Семена, он в Суздаль ездил. Дворецкий хмыкнул: – Ты, княже Борис, не страшись, дурку не засватал. Привезут, поглядишь. Ездовый прикрикнул, и сани побежали резво. Поехали в полном молчании… О княжне суздальской Борис услышал прошлым летом, когда проезжал через Суздаль в Ростов. Саму княжну повидать ему не довелось, однако, воротившись в Тверь, заслал сватов. Ростов и Суздаль ему нравились. В свое время они были стольными городами. Затем их сменил Владимир. На Клязьме сходились торговые пути на Волгу, а уже по этой могучей реке плыли в края далекие, богатые и таинственные земли Востока. Но вот явились татаро-монголы ордами неисчислимыми, разоряли Русь, и зачахла торговля, медленно угасло величие Владимира… Но тому минуло почти сто лет. А когда князь Борис из Суздаля и Ростова ехал, он почему-то о суздальской княжне думал… Дорога пролегала землями мещерскими, где проживал народ мирный – мещера, растили хлеба, охотились, бортничали3, селились немногочисленными деревнями, платили выход Орде, выплачивали дань боярам, скрывались по лесным глухоманям, за хлябями болотными, выкладывая по топям тропу слегами сосновыми. Иногда дорога вырывалась на поляну и снова уводила в лес. Поглянет Борис на эти красоты, а мысль неотвязная на суздальскую княжну перекидывалась. Но то случилось прошлым летом, а ныне зима, и он, князь тверской, из Литвы домой добирается…
* * *
Дорога из Литвы дальняя. Сначала она тянулась террасами реки Нарис и впадениями в нее реки Вильняс. Потом заснеженными полями литовских крестьян и частыми перелесками. Давно уже поднялось солнце, осветило где-то там темнейший лес, встречные деревеньки. Иногда тверичи видели крестьянские телеги, груженные всякой живностью, возы с сеном. Все это литовский крестьянин вез в Вильно на рынок. В Вильно, в замке, где большую часть своей жизни проводил великий князь литовский Витовт, всегда было малолюдно. Лишь иногда залы его оглашались музыкой и гомоном гостей. Такое бывало, когда съезжалась знать из многих земель Польши и Литвы. Борис убежден, поляки способны разве что на шумные драки. Того же мнения были и ехавшие с князем воевода и дворецкий. Недолго поговорив об этом, тверской князь вдруг сказал: – Я долго убеждал Витовта не разорять порубежные земли русские, не брать их на Литву, как случилось с Витебском, Смоленском. А паче всего не касаться веры нашей православной. Ее даже ордынцы не посмели нарушить. Но Витовт неумолим, он знает трудности наши, удельную Русь чует. Ох уж эта удельщина! Холмский заметил: – Ты, князь Борис, истину изрек, и не признаться ли те, что вы, тверские князья с московскими, главные усобники, разорители земли русской? Борис хмыкнул: – Так ли уж? Воевода покосился: – Мне не веришь, княже, поспрошай у боярина Семена. Дворецкий рукой махнул: – Орда и Литва земли наши делят. Эвон к Смоленску дотянулись. Ужли дозволим им до Твери дойти? Замолчал боярин Семен, а Борис на вопрос не ответил, думал. Кони бежали резво, а тверской князь мыслью мучается: к Смоленску Литва дотянулась, это факт, а Твери как выстоять? Холмский голос подал. О чем это? Прислушался. Воевода говорит, что дружина проголодалась, привал пора сделать. Да и он, князь Борис, за вчерашний день куска путем не съел. Велел дворецкому остановиться, накормить дружину. Дальнейшую дорогу ехали неторопко, впереди неблизкий путь. Предстояло миновать земли княжества Витебского, Смоленского, захваченные Литвою, перебраться через Западную Двину и Днепр. Ночевать приходилось где в дымных избах, а больше на лесных опушках, огораживаясь еловыми лапами, у костров. По возможности гридни ставили Борису и боярам шатер, а сами грелись у огня. В пути тверской князь обо всем переговорил с Холмским. Боярин Семен больше отмалчивался. А ночью Борис думал, что Витовт загнал его, тверского князя, как в ловушку и что сила за великим князем литовским. За ним и мудрость. Он и немцам противостоит, и королю польскому Ягайле4. Там в замке заманчивые картины рисовал Витовт, сулил Борису дружбу вечную, обещал руку подать, коли какая беда над княжеством тверским нависнет. А у Твери разве мало недругов? Одни ордынцы своими набегами российскую землю разоряли. Да и Москва еще со времен Ивана Калиты на княжество Тверское меч поднимала, у тверских князей ярлык на великое княжение вырывала. То Калита с татарами Тверь пожгли5, то брат его, князь московский Юрий Данилович, в Орде тверского князя Михаила оклеветал, смерти его добился6… А Иван Калита едва ли не подмял князей тверских. Будто забыл, что корень у них един, Рюриковичи… Борису, тверскому князю, всего-то девятнадцать лет. Он статен, высок, голубые глаза под широкими дугообразными бровями смотрят на мир по-доброму. Но уж коли во гневе, тогда себя не сдерживает. Русая борода у молодого князя едва пробилась, курчавится. Говорит он негромко, отрывисто. Через Западную Двину переправились по еще стоявшему синеватому льду. На четвертый день дворецкий указал на темную тучу, поднимавшуюся со стороны леса: – Надобно на том берегу гридням укрытия искать да шатер поставить. Как бы метели не случиться. Холмский кивнул согласно: – И то так… Снегопад начался в полночь. Сначала подул ветер, сорвались первые снежинки. Ледяная крупа застучала по пологу, а вскоре снег уже лег толстым слоем на крышу шатра. – Эвон, как сыпануло, – заметил дворецкий. – Добро, гридни успели укрыться и соорудить навесы для лошадей. До того молчавший Борис спросил: – Хватит ли, боярин, еды, пока до Твери доберемся? Дворецкий ответил утвердительно: – Рассчитал, княже, что крупы гречи, что солонины. Голодом гридней не поморим. Неожиданно Холмский сменил тему: – С хворью великого князя московского Василия Дмитриевича7 неспокойно в Московском княжестве. Не хотят московские Рюриковичи мира. – Великий князь Витовт спрашивал, не вмешаться ли Литве в дела московские. Недоволен великий князь, что внуку его, Василию Васильевичу8, обиды станут чинить. Холмский усмехнулся: – Совсем худо Москве будет от той литовской подмоги. Боярин Семен заметил: – Когда Москве худо, Твери в радость. – Прислушался. – Кажется, снег прекратился. Пойду погляжу, как там, не занесло ли гридней. Откинув полог, вышел. Холмский закашлялся надолго, надрывисто. Наконец смолк. Великий князь спросил: – Аль от сырости? – Да вроде нет. – А что, воевода Михайло, изведут себя в междуусобьи московские Рюриковичи? – Оно и тверские не лучше. – Ноне, случись смерти великого князя Василия Дмитриевича, за московский стол Юрий9 вцепится. – То так, княже, эвон при Данииле Романовиче стоило галицкой земле силы набрать, как на нее всякие недруги накинулись. И у всех корысть, как бы кус полакомей отхватить. Не от того и дед в земли тверские подался, под руку великого князя Михаила Ярославича. – Холм в ту пору людом обрастал, строился. – Истино, от отца слышал, как приходили смерды, люд ремесленный. Церковь Козьмы и Демьяна возвели. А ляхи и немцы на галичские земли зарились. – Чуть повременив, сказал вздыхая: – Холм, Холм… Мы и поныне зовемся Холмскими. Вошел боярин Семен, скинул шубу, встряхнул: – Небо очистилось. – К утру по снегу дорогу прокладывать будем. – Ты, боярин Семен, распорядись, чтоб гридням солонины отварили. Седни надобно верст полсотни проделать, и днем на привал не станем. Неделя пути до Ржева осталась. Князь с Холмским вышли из шатра, все было заснежено. Трубач заиграл, и гридни расселись по саням. Сразу же за княжьими розвальнями повезли хоругвь. Отдохнувшие кони с места взяли в рысь. Первые сани прорезали дорогу. Холмский сказал: – Ржев минуем, и мы дома, в Твери. Великий князь усмехнулся: – Не скажи допрежь, воевода Михайло Дмитриевич, впереди дорога в триста верст, всяко может случиться. Дружине завсегда надобно наготове быть… Холмский, закутавшись в шубу, сидел рядом с князем. Неожиданно спросил: – Приглядываюсь я к тебе, прислушиваюсь и думаю, не все, о чем уговорились вы с Витовтом, сказываешь. Откройся, коли можешь, не таись. Борис полуобернулся к воеводе. – Правда твоя, Михайло Дмитриевич, горький осадок у меня о том договоре. Витовт меня повязал и всех близких братьев и племянников. Все они пока зависят от князя литовского. – Цепок Витовт. Хоть и стар годами, но своего не упустит. И доколь он намерен в узде нас держать? – Пока Тверь силы не наберется. – Тогда долго ждать. – Как сказать. Ослабнет Москва, и Тверь поднимется, с колен встанет, на какие ее Даниловичи и Дмитриевичи поставили. – На крови власть московских князей замешана. Настанет ли час Тверского княжества? – К тому идет. – Дожить бы, когда станет Тверь собирателем княжеств удельных. Не Москва, Тверь. Боярин Семен хотел вставить, что Москва со времен Ивана Калиты и духовную власть на себя взяла. Эвон, митрополию из Владимира перевели, митрополита Петра10 Калита переманил. Отныне митрополит московский на все епархии владык поставляет. В силе великой митрополит московский. Епископа Киприяна тверского митрополит на Соборе престола лишил. В ереси обвинили, да облыжье то, что Киприян речи недозволенные вел против князя московского Василия Дмитриевича. А ныне молодой владыка тверской Вассиан из-под руки Фотия11 выглядывает. Но не сказал о том боярин Семен, только подумал. К чему великого князя тревожить. По всему, в Литву съездили без радости… В Верхнем замке литовского великого князя довелось боярину Семену повидать, как принимали посла польского короля Ягайлы. Без почтения принимали, будто захудалого какого князюшку, высокопарно говорил посол, ан литвины ему не внимали. А отчего так? Да все потому, что Витовт силу чует. Эвон не испугался под защиту татарского хана Тохтамыша взять, когда тот от Эдигея приют в Литве искал… И того Эдигея Витовт с полками на Угре встречал, не дал Тохтамыша в обиду… А был Тохтамыш тем ордынским ханом, какой Москву разорил и поджег… На пятые сутки во Ржев въехали. Миновав посад, через городские ворота подъехали к хоромам посадника. Здесь великий князь Борис узнал, что во Ржеве передыхает рязанский князь Иван Федорович. Рязанец в Литву едет к великому князю Витовту. Намерился князь Иван поддержки у Литвы искать от Москвы, какая рязанские земли захватила. Встретились тверской князь и рязанский, всю ночь в трапезной у ржевского наместника голова к голове просидели. Отроки не раз свечи меняли. Рязанский князь Иван бубнил: – Еще Данил Александрович с сыновьями Коломну захватил, на иные наши земли зарились. А великий князь Андрей, брат Данилы, тем захватам потакал. А забыли дети Невского, что Рязань первой на пути Батыя стояла. – Истину глаголишь, князь Иван, а кто во времена хана Узбека восстал против ордынского засилья? Тверь! Люд тверской. Только одного не пойму я, князь Иван, разве Витовт нам поможет? – Тверской князь навалился грудью на столешницу. – Нет, не в Литве наша опора. Мнится мне, яко много сил скрытных в народе нашем. Литовский князь за помощь земли русской с нас потребует. Я то, князь Иван, за время, пока из Литвы домой ворочаюсь, обдумал. Ты в Вильно съездишь, убедишься. Против Москвы сообща нам стоять. Тем паче ноне московские князья власть делят. Рязанец поднялся, руки развел: – Ты, князь Борис, может, и истину сказываешь, но я пока у Витовта не побываю, о чем те сказать могу? Князья обнялись. – Одно и поведаю те, князь Иван, Москва нами помыкает. Стоять нам заодно, так Господь велит.
Нa высоком крутом мысе в предрассветной дымке плавал мрачный замок великих князей литовских, когда молодой князь тверской Борис покидал Вильно.
