Вызванный неурочным вестником, великий логофет Феоктист поздно вечером пришёл в опочивальню василиссы Феодоры и застал её сидящей в низком кресле и вполголоса беседующей с патриархом Игнатием, склонившимся в полупоклоне. Когда Феоктист приблизился к императрице, патриарх недовольно засопел и на полуслове умолк, а затем сделал несколько шагов по направлению к двери. — Ваше святейшество, не оставляйте нас в столь трудную минуту!.. Как хорошо, что ты пришёл, великодушный друг мой, — искренне обрадовалась Феоктисту василисса. — Я пригласила тебя, логофет, дабы посоветоваться, что нам делать с Михаилом. — А что произошло? — осторожно попытался уточнить Феоктист. — Неужели ты ничего не видишь? — укоризненно спросила Феодора. — Он совсем забросил учение... — Действительно, мне докладывали, что государь не обнаруживает должного прилежания в учении, но я полагал, что монарху достаточно овладеть лишь некими основами... — заглядывая в глаза василиссе, промямлил великий логофет. — Нерадивость в учёбе — далеко не самое худшее из его прегрешений! — сокрушённо вздохнула Феодора. — Вместо того чтобы постепенно входить в государственные дела, он последнее время пристрастился к вину... Вокруг него увиваются какие-то распутные девки! На ристаниях он уже несколько раз сам взбирался на колесницу, будучи пьяным! Если он разобьётся, вы можете себе представить, что станет с империей?.. Великий логофет вздрогнул и испуганно перекрестился — если, не дай Бог, с молодым монархом что-то случится, в империи не окажется законного государя, многочисленные претенденты на трон устроят мятеж, и кто в результате поднимется на вершину власти — одному Богу известно, и никто из нынешних высших сановников не сможет поручиться за свою судьбу. — Полагаю, что следовало бы назначить молодому василевсу более опытных наставников, — с плохо скрываемым раздражением произнёс патриарх Игнатий. — Я не раз убеждался в том, что протоасикрит Фотий не способен научить ни смирению, ни благолепию. Сказано в Писании: «Кто желает быть мудрым, в веке сем да будет неразумным!» А Фотий пытается утвердить свой ум на гнилом и песчаном основании эллинской премудрости... — Ходят слухи, что Фотий продал свою душу некоему иудею, мерзкому волхву, за посвящение его в богомерзкое искусство гадания, в тайны астрологии и прочих нечестивых эллинских наук... Говорят также, что за литургией Фотий вместо молитв читает стихи каких-то эллинских поэтов!.. — вполголоса добавил Феоктист, испытующе поглядывая на василиссу. — Святой отец! — сказала Феодора. — Вам бы давно следовало принять разумные меры... — Какие меры я могу принять? — устало вопросил Игнатий, шёлковым платком утирая пот с одутловатого морщинистого лица. — Фотий — человек светский, с ним пусть разбирается ведомство городского эпарха. — Пускай твои богословы со всем тщанием проверят сочинения протоасикрита Фотия, и за еретические воззрения церковь предаст его анафеме! — Фотий не настолько прост... — проворчал Игнатий. — Неё его сочинения уже исследовали наши лучшие знатоки и не смогли обнаружить каких-либо догматических отступлений... Ни малейших! — М-да... — сочувственно произнёс Феоктист. — Не знаю, что и предпринять в таком случае... Разумеется, я могу отстранить Фотия от преподавания в университете, однако где найти ему достойную замену? — Нельзя попускать! — сказала василисса беспрекословным тоном. — Этот канцелярист погубит душу юного государя! — Полагаю, что дело не в одном лишь Фотии, — осторожно заметил Феоктист. — Беда вся в том, что недостойное поведение Михаила находит одобрение у твоего брата... Феодора горестно покачала головой: действительно, кесарь Варда не оказывал должного влияния на венценосного племянника. Патриарх Игнатий гневно нахмурился, затем пропел тонким голосом: — Василисса Феодора, нет больше сил взирать на греховные деяния Варды!.. Блуд его ложится позором на монарха, на тебя, на всех нас! Нельзя же нам терпеть больше... — Он ведёт себя так, словно бы уже занял монарший престол, — вкрадчиво заметил Феоктист. — Только законный монарх может считать себя выше закона. В народе поговаривают, что скоро Варда будет коронован соправителем Михаила. В глазах василиссы сверкнули злые огоньки, она прошипела со злостью: — Никогда!.. Никогда Варде не бывать государем! Логофет Феоктист и патриарх Игнатий встревоженно переглянулись и одновременно перекрестились. Постепенно успокаиваясь, Феодора шумно вздохнула и тоже перекрестилась, глядя на тёмные образа. Конечно, нужно было что-то делать. О распутстве кесаря Варды уже судачили в столице. После гибели старшего сына Варда стал нахально сожительствовать со своей вдовствующей снохой, и это при живой жене!.. Не был бы он родным братом Феодоры, давно уже был бы ослеплён, оскоплён и заточен в один из отдалённых монастырей. Но Варда — родной брат, опора трона. Если Феодора попытается что-либо сделать с ним, встанут на дыбы все прочие родственники, испугаются за свои жизни и в страхе смогут натворить таких дел, что вся династия в одночасье окажется уничтоженной... Действовать следовало и решительно и тонко. — Может быть, следует направить кесаря Варду в поход на павликиан? — задумчиво спросила василисса, ни к кому конкретно не обращаясь, словно бы советовалась сама с собой. Будучи истинно и истово православной государыней, Феодора не могла выносить существование в Ромейской империи религиозных сект. Именно потому особое её внимание было обращено на еретиков-павликиан, со времён императора Константина Копронима мирно обитавших вдалеке от столицы — в Малой Азии, на беспокойной границе с арабским миром. Прежде павликиане оказывали империи немало услуг при частых пограничных стычках с арабами, но не так давно василисса приняла суровое решение: либо обратить павликиан в православную веру, либо уничтожить. Против павликиан были посланы войска, которые возглавили сразу три полководца — Лев, сын Аргира, Андроник, сын Дуки, и Судалис. Полководцы не ведали пощады к еретикам. Много тысяч павликиан было повешено, потоплено, изрублено. Имения павликиан конфисковались в казну. От преследований павликиане побежали на земли, подвластные арабскому халифату. Там они находили радушный приём. Павликиан халифы также селили вблизи границы, и они становились не только верными стражами рубежей нового отечества, но нередко и сами принимали участие в походах арабов на империю... Одним из наиболее известных и опасных еретиков был протомандатор Карвей, служивший империи под началом стратега фемы Анатоликон Феодота Мелиссина. Узнав о казни своего отца, Карвей решил бежать к арабам. Вместе с собой Карвей увёл пять тысяч воинов. Вначале Карвей явился к мелитинскому эмиру Омару-ибн-абд-Аллаху-ал-Акта, от него был отправлен к самому халифу, который сердечно принял перебежчиков и назначил им места для поселения. У границы с Арменией павликиане выстроили вначале два города — Аргаус и Амару, а затем, ввиду нового притока единоверцев, основали там же, на берегу Евфрата, ещё один город — Тефрику, который стал павликианской столицей. Вот ведь как бывает — Феодора желала спасти души заблудших еретиков, а взамен получила новых врагов для империи...
— Помолимся Господу нашему, дабы вразумил он нас, — опускаясь на колени, тихо пропел Игнатий и прошёл в дальний угол, где теплились многочисленные лампадки перед строгими иконами. Феодора осталась сидеть в кресле, в то время как Игнатий и Феоктист застыли на коленях перед образом богородицы. Василисса с нескрываемым сожалением глядела на обрюзгшего скопца, духовного пастыря огромной империи... Вся святость патриарха Игнатия была делом рук василиссы. Когда он родился, его окрестили Никитой. Он был сыном императора Михаила I Рангаве, то есть Косноязыкого, низвергнутого с престола Львом Армянином в 913 году. Для того чтобы обезопасить императорский престол от посягательств прежней династии, четырнадцатилетнего Никиту оскопили, постригли в монахи под именем Игнатия и заключили в монастырь, где он провёл тридцать три года в строгом уединении, по сути — в тюрьме, без малейшей надежды на возвращение лучших дней. Лев Армянин процарствовал всего семь лет, и его в 820 году убил основатель новой династии Михаил II. Михаилу пришлось воевать с мятежником Фомой Славянином, поднявшим восстание и дерзнувшим целый год осаждать столицу империи. Затем на престол взошёл Феофил. Про инока Игнатия все успели позабыть — ведь при дворце ежедневно и ежечасно происходит столько событий, подвышаются или падают столько людей, что судьба потомка прежней царской фамилии мало кого могла занимать... Одной из главных духовных проблем империи было почитать или не почитать иконы. В 730 году император Лев III запретил культ икон, на соборе 754 года почитание икон было объявлено ересью. Если бы кто-то в окружении василевса мог провидеть, к каким глубочайшим последствиям для империи приведёт это решение, оно никогда бы не было принято. Как можно было замахнуться на святая святых — на земное отражение Божественного лика?! Скольких чудес лишилась церковь!.. И какие это вызвало волнения в народе... Уже на II Никейском соборе в 787 году культ икон был восстановлен, но для его окончательного утверждения потребовались ещё многие годы, и только в 843 году, по смерти императора Феофила, тщанием василиссы Феодоры наконец-то завершилась эпоха иконоборчества. Когда после смерти Феофила высшая власть волею Провидения оказалась в руках василиссы Феодоры, встала проблема: кому быть патриархом? В мрачную эпоху иконоборчества все высшие церковные иерархи стремились угодить императору и старались перещеголять друг друга в уничтожении святынь... Феодоре не хотелось иметь на патриаршей кафедре человека, круто переменявшего свои убеждения в зависимости от царствующей особы, ибо такой первосвященник не пользовался бы ни уважением паствы, ни авторитетом среди иерархов. Кроме того, Римский Папа имел бы лишний повод подтвердить своё главенство над вселенской церковью. Вот почему, когда василиссе сообщили о царственном монахе, ничем не запятнавшем себя во время торжества иконоборцев, Феодора без промедления поставила Игнатия на патриаршую кафедру. Правда, весьма скоро василисса убедилась в том, что добросовестный отшельник, всю жизнь проведший вдали от людей, едва ли подходил на роль духовного пастыря, едва ли соответствовал идейным потребностям своего времени. Вдобавок Игнатий не обладал ни авторитетом, ни умением влиять на императорский двор. Игнатий не знал секретов великосветской жизни, не был искушён в умении плести тонкие сети придворных интриг, не умел находить общий язык с высокопоставленными царедворцами... Его боялись, его сторонились, и даже спустя много лет патриарх Игнатий так и не смог стать пастырем, способным вести за собой клир и мир... — Твой брат, василисса, заслуживает отлучения от церкви, — нерешительно сказал патриарх. — Но я не знаю, насколько эта мера повлияет на Варду... Логофет Феоктист понял, что Игнатий начинает оказывать влияние на императрицу и промедление может стать для него роковым. Феоктист поднялся с колен, подошёл к Феодоре. Дождавшись милостивого кивка, поспешил изречь: — Я полагаю, ваше величество, что молодого государя следовало бы как можно скорее женить. — Я и сама об этом думала! — обрадованно воскликнула василисса. — Завтра же утром я представлю вашему величеству проект новеллы об объявлении смотра царских невест, — пообещал логофет Феоктист. — Тут спешка опасна, но и медлить нежелательно... Полагаю, месяца за два смотрины будут надлежащим образом подготовлены, а там и бракосочетание василевса совершится, и сердце вашего величества наконец-то с Божией помощью будет успокоено... Лукавый логофет знал, что ни свадьба, ничто иное не успокоит сердце дряхлеющей императрицы. С приближением старости Феодора становилась всё более равнодушной к государственным делам и людям, управлявшим ими. В своём окружении василисса желала видеть людей, преданных не империи, а лично ей, и послушных более, чем умных. От человека с умом и талантом можно ожидать всяких непредсказуемых поступков, они жаждут самостоятельности и оттого не всегда бывают послушны... В подрастающем сыне василисса видела главного соперника и потому старалась создать атмосферу всеобщей к нему неприязни, нелюбви и даже презрения. По законам Ромейской империи, распространение слухов, порочащих василевса, расценивалось как государственная измена. Слухи же о пьянстве и распутстве молодого монарха не только не карались, но порой даже исходили из Большого Дворца. Её ближайшие придворные — великий логофет Феоктист и патриарх Игнатий — помогали василиссе, поскольку боялись увидеть на престоле человека с непонятными для них правилами, взглядами на жизнь, каковым им казался Михаил.
Протоспафарию Феофилакту доложили о прибытии из Киева трапезита Елпидифора, и он приказал немедленно пригласить его в кабинет. Отвесив поясной поклон, Елпидифор сообщил: Есть важные вести... Присядь и успокойся, мой друг. — Феофилакт указал запыхавшемуся от быстрой ходьбы соглядатаю на высокое резное кресло. — Понимаю, что ты отважился на морское путешествие в столь опасное время не ради пустяков... Отдышись и расскажи всё по порядку. Круглолицый толстяк Елпидифор целыми днями сидел на главной рыночной площади Киева, слушал разговоры, знал всё, что происходит во дворце киевского правителя Дира, и с каждой оказией присылал в Константинополь сообщения, позволявшие Феофилакту быть в курсе всех дел северных соседей, а теперь он и сам пересёк бурное зимнее море... — Ну, что там ещё стряслось? — внимательно заглядывая в глаза Елпидифору, спросил Феофилакт. — Уж не собирается ли князь Дир идти походом на Константинополь? — Господь миловал, — улыбнулся Елпидифор. — Но стало мне известно, что ватаги отчаянных тавроскифов в прошлое лето совершали дерзкие набеги на Херсонес... В ближайшее время готовится набег на один из городов Малой Азии — может быть, на Амастриду... Точнее не смог узнать. Когда уже тавроскифы станут цивилизованными?! — Увы, у дикарей слишком мало законных способов добывать золото и серебро... Грабёж для тавроскифов столь же естествен, как для тебя или для меня упорный кропотливый труд... Стратега Авксентия надо предупредить, дабы он был готов к приёму незваных гостей. Может быть, удастся послать ему подкрепление... Что ещё нового в Киеве? Ободрённый вниманием, Елпидифор заговорил важно: — Киевский князь Дир минувшим летом принял под свою руку всех окрестных князей: северян, древлян и радимичей, вот-вот может покорить дреговичей, уличей и тиверцев, а там и до волынской земли дело дойдёт... Феофилакт насторожился. Империя всегда старалась не допустить концентрации власти в руках одного князя. Пусть на границе империи соседствуют равные князьки, пусть дерутся друг с другом, не смея даже помыслить о вторжении в пределы империи. Разумеется, от набегов случайных грабителей не мог быть застрахован ни один прибрежный город, но одно дело — разбойный набег, и совсем другое, когда варвары посягают на священную территорию империи... — Это действительно серьёзная новость... Полагаю, что в обратный путь, в Киев, тебе следует отправляться не через Херсонес, а по суше, дабы по пути посетить уличей и волынян, узнать настроения тиверцев... Тебе дадут золота и серебра, чтобы ты смог отговорить южных князей от возможного союза с Диром... По возвращении и Киев тебе надлежит попытаться разрушить союз киевских племён изнутри. Ты меня хорошо понял? Елпидифор покорно вздохнул: — Да. — Нельзя ли на княжеский стол посадить другого князя?.. Кто там ещё есть? — Я связываю немалые надежды с молодым князем Аскольдом, сыном Дира. Этот молодой муж не без моей помощи научился греческому языку, иногда он приглашает меня в свои покои побеседовать о том о сём... Мне кажется, что порой он даже прислушивается к моим советам, — не без гордости сказал толстяк Елпидифор. — Твоя верная служба Отечеству будет оценена по достоинству. Тебе выдадут литру золота, — пообещал Феофилакт. — Но главная награда будет от Господа, ибо нет ничего важнее в этой жизни, чем служение христианской империи. Итак, без промедления отправляйся в Киев! Но прежде подготовь подробное письменное донесение обо всём, что происходило в Киеве минувшим летом. Жду его от тебя не позже, чем через два дня. — Слушаюсь, — почтительно склонил голову Елпидифор и неслышно вышел из кабинета. Простившись с одним из лучших агентов, Феофилакт отправился к логофету Феоктисту, чтобы предупредить об опасности, нависшей над северным побережьем Чёрного моря.
Вызванный неурочным вестником, великий логофет Феоктист поздно вечером пришёл в опочивальню василиссы Феодоры и застал её сидящей в низком кресле и вполголоса беседующей с патриархом Игнатием, склонившимся в полупоклоне.
