Уиараго (К. Татаришвили) / Мамлюк
|
| 17.09.2017, 19:46 |
 За селением Ушапати, вдоль реки Техури, пролегла меж двух хребтов довольно широкая долина. Она возникла в результате многовековой работы бурной реки, которая с незапамятных времен размывала тянувшиеся по обоим берегам горные склоны, покрытые густым лесом и кустами низкорослого лавра. Река создала эту ровную, как ладонь, долину, обогатила ее почву наносным илом и подготовила для человека прекрасные места под пашни и посевы.
И человек воспользовался щедрыми дарами природы: трудно найти здесь хоть клочок невозделанной земли.
Почти полтора столетия назад здесь колыхалась нива гоми.
Июль. По чистому бирюзовому небу спокойно плыло величавое светило, щедро посылая на землю свои живительные лучи. На широком поле повсюду виднелись крестьяне; сняв верхнюю одежду, они в одних рубахах, где в одиночку, где по двое или по трое, работали с мотыгами в руках. Оставленные кое-где для тени шелковицы, ясени и другие ветвистые деревья оживляли местность.
В одной части поля работали трое крестьян: один из них был совершенно седой, у второго уже начала пробиваться борода, а у третьего едва намечался пушок над верхней губой. Это были отец и сыновья.
— Живее мотыжьте, сынки! Эту полосу, даст бог, к обеду закончим, — крикнул старик, — видите, какой погожий выдался денек!.. Да сгинут бесследно все мучители наши и всех добрых христиан, как гибнут вырванные нами с корнем сорняки!
— Не пойму, отец, почему здесь столько сорных трав, — обратился к старику его старший сын Гиго, — ведь в прошлом году мы дважды пропололи этот чертов участок, и корешка от плевел не оставили, а нынче, гляди, они вновь накинулись на поле, словно татарская орда.
— Память у тебя дырявая, — перебил его младший брат Малхаз, — неужели забыл, что в прошлом году мы этот угол почти не тронули. А вон ту полосу, где растет старый ясень, мы дважды хорошо пропололи, и теперь там, пожалуй, только придется разредить густую поросль гоми.
— Верно говоришь, сынок, — подтвердил отец, — мы в прошлом году не сумели толком прополоть все поле: покоя не давали эти безбожники, ненавистные господу и людям. Хоть и седа моя голова, слабы стали руки и ноги, однако и мне пришлось идти воевать в Имеретию. Пресвятая богородица, — и старик поднял глаза к небу, — порази наших врагов, всех тех, кто затевает бесконечные смуты, кто устраивает резню между братьями! Даруй, господи, победу имеретинскому царю Соломону… И задал же он жару неверным в хресильском сражении… немало перебил басурманов, а изменника Левана Абашидзе прикончил, как собаку.
— Да, тогда и мне пришлось две недели потерять: помогал мастеровым чинить седла для уходящих в поход, — словно оправдываясь, сказал Гиго. — Ох, и много же пришлось помять вонючих ремней, будь они трижды прокляты! А поле у нас так и осталось непрополотым, и придется теперь потрудиться вдвойне.
Все трое ловко взмахнули мотыгами, и острая сталь снова вонзилась в пропитанную илом землю.
— По правде говоря, пора обедать, — заметил Малхаз.
Старик защитил ладонью глаза и поглядел на солнце.
— Да, до полудня уже недалеко, — неторопливо проговорил он и, прервав работу, облокотился на мотыгу. Ведь Ивакий и Филуи уже пошли в село, чтоб охранять женщин, несущих нам обед. Должно быть, они скоро придут, если только провожатые не запоздали… Да и собрать всех сразу трудно — один занят тем, другой — этим… А тут еще и болезни людей одолели. Мать Кучу больна, ее невестка Майя занята детворой, и ей, верно, трудно освободиться вовремя. Жена Биты тоже занемогла… А ваша несчастная мать… О, горе мне!.. Обед у нее, должно быть, уже давно готов, но не могла же она одна пойти… Надо дожидаться других.
— Проголодался, парень, — подшутил Гиго над Малхазом. — Ну-ка, глянь, вот и наши идут!
И в самом деле, на дороге, пролегающей по берегу Техури, показались двое мужчин с ружьями, а следом за ними — около пятнадцати женщин с корзинами на плечах.
Выйдя в поле, каждая из женщин направилась к своим близким. К старику с сыновьями подошла худощавая, средних лет крестьянка с гордым и решительным лицом. За ней еле поспевал мальчуган лет семи-восьми. Он нес на плече довольно большой кувшин, но, несмотря на это, шагал бодро и уверенно и если не опережал мать, то во всяком случае и не отставал от нее.
— Кто это? Кто это идет? Мой сынок, мой Хвичо, радость моя? — уже издали ласково приветствовал мальчика старик. — Сынок мой ненаглядный, а не растерял ли ты своих коз?
— Покоя мне не дал наш мальчик, заладил: возьми да возьми меня в поле. Как пригнал коз, не переставал хныкать. Но, по правде говоря, он помогал мне — тащил кувшин от самого дома, — с улыбкой проговорила женщина.
Под раскидистой шелковицей женщина сняла с плеча корзину и вытерла лицо пестрым ситцевым платком.
— Хорошо, сынок, хорошо, сердце мое! Но, смотри, мой милый, береги коз, не то у нас не будет ни сыра, ни мацони… которое ты так любишь!.. — ласково проговорил отец, оставив работу и направляясь к шелковице.
Все уселись в тени дерева.
Мать достала из корзины каштановые и буковые листья и расстелила их на земле вместо скатерти. Затем она разложила недавно вынутое из котла, еще теплое гоми с воткнутыми в него кусочками сыра. Самый большой кусок она положила отдельно.
— А чалам-калами не принесла? — спросил старик жену. — И почему так запоздала? Твои сыновья уж было подступили с ножом к горлу. Сама понимаешь, молодые они и время еды не пропустят, — шутливо заметил старик. — Эх, старуха! Подобралась ко мне старость, так ты уж и в грош меня не ставишь… Но берегись!.. За долгой засухой, как известно, следуют гром, молния и ливень!..
— Ой, чтоб тебе… Уже одной ногой в могиле, а все глупости болтаешь, — пробормотала жена, смущенно улыбаясь, и, чтоб прекратить этот разговор, добавила: — А про чалами как я могла забыть? — Она нагнулась к корзине. — Вот тебе и чалами. Почему я опоздала, спрашиваешь? В такое проклятое время благодари бога, что хоть поздно, да пришла. В одной семье больной, другому надо пшено молотить на княжеском дворе, третьему там же ткать шерсть. А пока все соберутся, время и летит. Потом надо дожидаться охраны. Господи, разве это жизнь? Доживем ли до того дня, когда можно будет без страха носить в поле обед? А переправиться через эту разлившуюся реку — что чуму осилить. Лодка-то не больше корыта, как всем в ней уместиться? Вот и ждешь.
— Хватит, хватит, дорогая, чего сыплешь словами, как дьякон Саба? — шутливо сказал старик. — Мы ведь с тобой всегда с полуслова друг друга понимаем. Эй, сынок, Хвичо, налей мне в чалами соку благословенной виноградной лозы. Если не промочу горла, куска проглотить не сумею.
Бойкий мальчик с блестящими глазами и острым подбородком достал из горлышка кувшина пробку из зеленых листьев и наполнил чалами вином гранатового цвета.
Старик взял полную чалами, поднял глаза к небу и торжественно произнес:
— Хвала тебе, всевышний, хвала! Будь нам покровителем, утверди мир на нашей земле, положи конец вечным спорам и распрям между господами! Порази, боже, неверных и возвеличь христиан. Даруй победу царю Соломону и направь ко благу все его дела. Да здравствует он долгие дни! Знаете, сыны мои, оказывается, царь издал приказ: если кто осмелится продать в Турцию пленника, будь продавший лицом гражданским или духовным, царь не пощадит его и велит ослепить… О-ох, душу отдам за гибкую лозу, за сладостные гроздья, давшие этот сок! — закончил старик, осушив чалами и проводя рукой по усам и бороде, чтобы смахнуть с них капли вина.
Наработавшиеся крестьяне с аппетитом принялись за еду. Маленький Хвичо уселся рядом с отцом и братьями и, хотя он уже пообедал дома, однако, следуя примеру старших, с таким же удовольствием отправлял в рот кусок за куском, словно не ел три дня.
— Кто это может быть, сынок? Ну-ка, посмотри, Гиго, кто это может быть? Что это за всадник мчится по дороге? Эх, как летят годы! Даже видеть стал хуже. Ведь не так давно мог за полсотни шагов попасть в яйцо, подвешенное на ветке, — с горечью вспоминал старик, — а теперь конного от пешего с трудом отличаю…
Гиго и Малхаз пристально всматривались во всадника.
— Кто бы это мог быть?.. Да это никак Мурзакан Ревия? — воскликнул Гиго.
— Конечно, Мурзакан. Он, чудак, и зимой и летом носит бурку, — засмеялся Малхаз.
— Мурзакан Ревия? Ну, женушка, осталось ли еще гоми? А с сыром как? — спросил старик.
— Гоми, пожалуй, чогана два будет, а вот сыра маловато. Да и не для такого гостя это угощение!.. Посовестись, не вздумай приглашать, — встревожилась жена.
— Не твоего ума это дело, глупая!.. Сынки мои, я хочу угостить Мурзакана вином. Надеюсь, не откажется… Э-хе-хе, ну и устал же я!.. — кряхтя, проговорил старик и неторопливо поднялся навстречу гостю.
Через минуту-другую породистый скакун остановился возле развесистой шелковицы.
— Прости за дерзость, батоно Мурзакан, — извинился старик, — но ты рос в нашей семье и, я надеюсь, не оскорбишь свою кормилицу, да и мои седины почтишь и разопьешь с нами чалами вина.
— С удовольствием, мой дорогой Тагуи. Я рад, что вижу тебя и всю твою семью в добром здравии. Премного благодарен за приглашение, — ответил гость и сошел с коня. Скинув с плеч бурку, он бросил ее на седло и с усмешкой сказал: — Складывать ее, проклятую, лень, вот и таскаю все время на себе. Что поделаешь?!.. Такому непоседе, как я, без бурки не обойтись!
— Правильно, князь, да продлит бог твои дни! Ты, верно, слышал, есть такая поговорка: «Если тебе надоело носить бурку, привяжи ее хоть к сохе, но волочи за собой!..» Прошу не побрезговать нашей едой, батоно! — почтительно пригласил гостя Тагуи.
— Я жду твоего приветственного слова, — сказал Мурзакан, приосанившись. Он был высок ростом и плечист. За спиной у него висело великолепное ружье стамбульской работы. Один пистолет был заткнут за широкий пояс сзади, а второй висел спереди. На боку болталась шашка. Лицо у гостя было смелое и веселое.
— Нет, нет!.. Жизнью твоей клянусь, не достоин я такой чести! — воскликнул старик.
— Очень тебя прошу, — настаивал Мурзакан.
— Нет, клянусь жизнью моих детей!
Кое-как после долгих уговоров и упрашиваний Мурзакан, наконец, согласился первым приветствовать Тагуи. После этого гость снял ружье, прислонил его к стволу шелковицы, где стояли еще два ружья — Тагуи и Гиго, и присоединился к полдничавшим крестьянам. Он взял еще теплого гоми, положил на него кусок свежего сыра-сулгуни и начал с аппетитом уписывать угощение, не отставая от других.
— Прости, батоно!.. Покарай меня господь… разве мы достойны приглашать тебя? И как решился на это мой выживший из ума старик?! — извинялась перед гостем жена Тагуи Мзеха.
— Не говори так, кормилица! — воскликнул Мурзакан. — Отведать этого замечательного гоми и белоснежного сыра не отказался бы и сам светлейший князь Дадиани. Да не лишит нас господь этих благ, а об остальном не беспокойся, дорогая. Что может быть лучше такого угощения?! — воскликнул Мурзакан, не переставая жевать.
— Лучше бы мне окаменеть! Если бы я ожидала такого гостя, зарезала бы курицу…
— Будет тебе, жена! Курицу? Может, еще яиц в придачу захочешь?.. Хватит с нас и того, что имеем. Мурзакан — свой человек, не осудит. Не то что гоми, но будь у нас одна сухая корка и вот этот богом благословенный напиток, — муж указал рукой на кувшин с вином, — я и тогда не постыдился бы пригласить гостя, хотя бы это был сам сын божий, представший на моем пороге.
— Верно, верно, мой Тагуи! Коли есть вино, значит все в порядке! А вино у тебя всегда замечательное!.. Это, по-моему, оджалеши!
— Не посмею тебя обмануть, Мурзакан, ведь ты воспитанник моего дяди Уту и тетки моей Татии, дворянский сын, кому, как не тебе, знать толк в вине. Клянусь детьми, оджалеши тут примешано, но большая часть — от лозы панеши.
— Клянусь покойным отцом, это вино не уступит лучшему оджалеши. Ты прав, говоря, что я умею разбираться в винах… Дай отведать кому хочешь, и всякий скажет, что это — оджалеши.
— О дорогой Мурзакан, — оживился старик. — Настоящее оджалеши я выдерживаю в квеври, предназначенном ко дню архангела Гавриила, да будет благословенно его имя! Хочу после праздника девы Марии отправиться на богомолье. Вот если бы ты тогда к нам пожаловал, это бы поистине была господня милость. А теперь что? Ведь права моя глупая баба: не смел я сегодня приглашать такого гостя. А я уговорил тебя участвовать в нашей трапезе. Это с моей стороны большая дерзость!
— Превеликая дерзость! — весело поддразнил его Мурзакан. — Где тебя научили этим абхазским церемониям? Главное — радушие хозяина, а не обилие мясных и всяких других блюд. Признаться, я давненько не едал так вкусно. Гостеприимство у вас в роду. И горькая редька, предложенная тобой, покажется сладкой, дорогой мой Тагуи, — сказал гость и поднял чалами, полную вина. — Пусть господь и святой Георгий даруют долголетие тебе, супруге твоей и детям. Да избавит тебя бог от пожара и других напастей. Ну и вино! Какое оджалеши может с ним сравниться. Если где-нибудь найдется лучшее, пусть оно будет проклято богом. А цвет-то каков — словно чистый гранатовый сок! Будь благословенна лоза, давшая это вино! — закончил Мурзакан и осушил до дна чалами.
— Будь благословенна! — повторил и старик.
— Что, Тагуи, этот малыш тоже твой?
— Да, батоно, мой сынок, — ответил Тагуи и ласково взглянул на мальчика.
— Вот так старик! Отличился… в такие годы… — шутливо заметил гость.
— В этом ее вина, батоно. «Ты уж стар и немощен!» — вечно попрекала она меня. Вот я и показал, какой я старик, хе-хе-хе!
— Пропади ты пропадом! Засыпать бы землей твой проклятый рот! — с негодованием отозвалась жена и, покраснев, отступила за шелковицу.
Гость расхохотался. Улыбались и сыновья Тагуи.
— Это что! Я еще покажу себя! Дайте только кончить прополку! — весело воскликнул Тагуи.
— Ничего, дорогая кормилица, не смущайся! Он только шутит… Благодарение господу, твои сыновья — настоящие Тариелы, пусть только кто посмеет — они ему нос отгрызут! — зубоскалил гость.
— Чтоб он не дождался праздника пасхи! — проворчала Мзеха.
— Оставим этот разговор, мамка! Уж не говоря о других, тебя и младший твой сумеет защитить. Он чуть что — зацепит папашу петлей за ногу. Правда, малыш? — шутливо спросил гость.
Мальчик повернул к Мурзакану улыбающееся лицо, а потом вопросительно взглянул на отца.
— Сынок меня не подведет! — Тагуи погладил ребенка по голове.
Все развеселились, и трапеза продолжалась.
— Скажи, князь, что нового на свете, — ты ведь повсюду бываешь? Кажется, немного полегче стало. Неужто смилостивился господь, да будет благословенно его имя. — Старик перекрестился. — Правда ли, что помирились наконец Дадиани и царь?
— Говорят, что так, да и по всему это чувствуется, — серьезным тоном ответил Мурзакан. — Пока что наш Отия Дадиани предан царю. Лишь бы черт его не попутал и не заставил изменить присяге, а сейчас он правду сказать, очень помогает царю. Да и князь Гуриели обмяк и уже не опасен. Только рачинский эристави — Ростом — все еще упрямится и вставляет палки в колеса. Никак не может утихомириться это чертово отродье! Но, если царю Соломону удастся нанести поражение и Ростому, верь, Тагуи, что в нашем краю установится такой же мир и спокойствие, как у Ираклия в Карталинии и Кахетии.
— Ты говоришь о царе Ираклии — о том самом, о котором народ поет в песнях?
— Именно о нем. Его прозвали «Маленьким кахетинцем», — пояснил Мурзакан.
— Я готов душу за него отдать! — восторженно воскликнул старик.
Молодые перестали есть и навострили уши.
— Царь Ираклий, дорогой Тагуи, — многозначительно проговорил гость, — ниспослан небом. Где только ни двинул он рукой, всюду обратил в прах неверных — и лезгин, и кизилбашей, и османов! А какие чудеса он творил в Индии!.. Стоит ему сесть на коня, выхватить шашку из ножен, гикнуть и налететь на врага… за ним и взгляд человека не поспеет!..
— Вот молодец! — не удержались сыновья.
— Боже, даруй ему победу! — с глубоким чувством произнес старик и поднял полную чалами. — Помоги, господи, одолеть неверных всякому, кто сражается против них, кто утверждает мир на земле; помоги утешителю бедняка крестьянина, заступнику вдов и сирот; помоги тем, кто взвешивает все на весах справедливости, Господи, дай нам дожить до того дня, когда можно будет выходить в поле без оружия, когда жена сможет без охраны приносить мужу обед, когда мы не будем испытывать ни притеснений, ни страха.
— Аминь, аминь! — заключил гость.
Тагуи осушил чалами и поднес вино Мурзакану:
— Батоно Мурзакан, желаю тебе много лет здравствовать. Да продлит бог твою жизнь. Ты не похож на других дворян, которые грабят народ, потому-то я всем сердцем люблю тебя.
— Спасибо, мой Тагуи. Если вникнуть, мы живем сейчас куда спокойнее, чем годиков пять тому назад. Уж на что я, кажется, не робкого десятка, да и достаточно ловок, но, признаться, не отваживался раньше выходить из дому без пистолета. А теперь кое-где, может быть, и случается что-нибудь, а в общем живем спокойно. Царь издал приказ строго карать тех, кто похищает людей и продает их в рабство.
— Слышал, слышал, батоно Мурзакан, — радостно откликнулся старик.
— Знаешь, Тагуи, если наш Отия Дадиани или его сын Кация не изменят царю Соломону, да еще и князь Гуриели будет с ним дружен, то царь не только обуздает князей, затевающих внутренние распри, но и выгонит из страны османов. Верь, что Соломон отобьет у неверных Кутаиси, а возможно, очистит от них и Поти. Да поможет нам в этом всевышний, — закончил гость и осушил чалами.
— Дай-то бог! Тогда не придется с этим таскаться в поле, — указывая на ружье, сказал старик.
— Да, так и будет, если господь не призовет к себе царя Соломона. Я хорошо знаю, как обстоят дела. Не зря трижды побывал в походе…
— Мурзакан, дорогой, ты участвовал в прошлогоднем хресильском сражении? — спросил старик.
— Конечно. Там-то и изуродовали мне палец, — ответил Мурзакан, показывая левую руку, на которой вместо указательного пальца торчал обрубок.
— Ой, сынок!.. — горестно проговорила Мзеха.
— Ну, это пустяки! Я попал в такую перепалку… думал, живым не выберусь!.. Вот когда наши, с помощью бога, покрыли себя славой. О-о!.. Очень важно, мой Тагуи, чтобы народ был сплочен и единодушен: тогда воинство народное непобедимо. Еще никогда не были так единодушны имеретины и мегрелы, как в хресильском сражении. Потому и разбили мы тогда врага наголову… Да какого врага!.. Османов было больше, чем волос на голове, а тыл их подкрепляли ослепленные враждой изменники с предателем Леваном Абашидзе во главе. Но, слава богу, мы задали им жару!.. Внутренние раздоры губят нашу страну, Тагуи… А если мы будем едины в делах и помыслах, то пусть даже на одного нашего воина пойдет десяток врагов, он сумеет расправиться с ними.
— Но кто, дорогой Мурзакан, зачинщик всего? Опять тот же Дадиани, его придворные, князья, Чкондидели. Ведь не будь этого, клянусь архангелом, ни я, ни какой другой окрибец, сеятель и пахарь, никогда не убивали бы друг друга. А против внешнего врага мы подымемся все, как один! Так говорю я — простой крестьянин. Ты можешь даже обидеться на меня за эти слова, но смуту и разногласия затевают обычно большие люди, — уже горячась, произнес Тагуи.
— Чего обижаться? Меня радует, что ты со мной откровенен, — одобрил его искренность Мурзакан.
— Истинная правда, да возрадуется отец мой в обители райской! — воскликнул Тагуи. — У нас, у простых людей, нет причины враждовать друг с другом. Как-то раз, в дни моей молодости, я и покойный Коча Давитая попали в горы. Заглянули в хату одного бедняка… какая там вражда! Он так обрадовался нашему приходу, словно из турецкого плена вернулись его пропавшие без вести братья. Принял с почетом, от всей души старался нам угодить и даже проводил до соседнего села. Ну, а я сам? Скажу без всякого хвастовства — оно гроша медного не стоит, — если зайдет ко мне любой незнакомый человек, разве стану я с ним враждовать? Напротив, никому не дам его в обиду, хоть бы с жизнью пришлось распрощаться… Вот что недавно со мной приключилось… — начал оживленно рассказывать Тагуи. — Выглянул я как-то из окна и вижу — к моему дому подъехали два всадника. Я сразу понял, что они с тбилисской стороны: седла у них особенные, без задней луки, закругленные.
— Знаю, не раз случалось видеть, — заметил Мурзакан.
— Пожаловали, значит, гости. Я так был рад, словно мой родной отец, Цеквая, вернулся с того света. Но оказалось, что, привычные к хлебу, они в рот не берут гоми. «Ну, дорогая женушка, изворачивайся как-нибудь!» — говорю своей старухе. У бедняжки нашлось две-три горсти белой муки, припрятанной для просфоры. Я велел ей испечь хачапури. Благодарение архангелу Гавриилу, нашлось и еще кое-что. Правда, с хлебом было туговато, а так — всего вдоволь. Гости мои были парни на славу. Они так развеселились, так благодарили меня и такое «Мравалжамиер» спели — а поют они протяжно, торжественно, что всех наших, от мала до велика, в восторг привели. Быть может, я рассказал это не совсем к месту, но повторяю, что вражду и распри сеют сами господа, а мы, землепашцы и сеятели, друг другу никогда врагами не будем. Пусть сгинут зависть и злоба в нашей стране! Выступим как один против насильников, только тогда прекратится торговля нашими несчастными братьями, — с горечью произнес Тагуи. — Да хранит тебя господь, дорогой Мурзакан, ты обласкал старика… Если бы среди дворян нашлась сотня-другая таких, как ты, наши дела пошли бы иначе.
— Благодарю, благодарю тебя, Тагуи.
— Да хранит тебя архангел в дороге, — пожелал хозяин гостю и снова осушил чашу. — О-о! А вино действительно хорошее — это и богу известно. Долгой тебе жизни и удач, Мурзакан!
— Да поможет тебе господь. Долгой жизни твоим детям, а тебе — дожить до их свадебных венцов. За ваше здоровье, ребята! — крикнул гость молодым людям.
Гиго и Малхаз поблагодарили Мурзакана. Он выпил вино и передал чалами Гиго. Юноши вновь поблагодарили гостя и тоже осушили по чалами.
— Батоно Мурзакан, в прошлом году и мне чуть было не довелось участвовать в хресильском сражении, — сказал старик. — А как ты думаешь? Поплелся и я с моим ружьишком. Мы подошли к реке Цхенис-Цхали, но, как узнали, что царь и Дадиани одержали победу, повернули назад.
— Ой!.. Нашли, кого брать на войну… Видно, ума у них не больше, чем у тебя, — насмешливо заметила Мзеха.
— Эх ты, дурная баба! Ведь я остановил бы своим телом хоть одну вражескую пулю, а свою, быть может, израсходовал бы на врага.------------------------------------ |
| Категория: Книги
|
|
|
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация |
Вход ] |
