Глубокой ночью по обводной полосе подмосковного военного аэродрома медленно прохаживались, негромко разговаривая, комиссар государственной безопасности Леонид Иванович Старков и подполковник Михаил Степанович Марков. Оба они были в штатском, и это вызывало к ним любопытство людей аэродрома, на котором в это время шла своя ночная жизнь. Где-то на невидимых в темноте стоянках самолетов вечно бодрствующие механики пробовали моторы. Когда мотор умолкал, его рев еще долго повторяло эхо — глухое в недалеком лесу и звонкое в невидимых просторах вокруг аэродрома. На башне штабного здания неустанно вращался прожектор-маяк. Далеко отброшенный им конус света скользил по крыше ангара, по верхушкам деревьев парка и белым стенам домов военного городка, по перекрестью бетонных полос, по зеленой равнине аэродрома и потом опять по ангару, по парку. И так без конца. Когда конус света убегал с аэродрома, становились видны багровые светлячки оградительных сигналов. Но Старков и Марков ничего этого не замечали, занятые своим разговором. — Все же мне непонятно, — упрямо тряхнув головой, сказал Марков. — Если Крымов шлет из Берлина донесения, которые здесь считают провокационными, почему его не вызовут и не отдадут под суд? — Скажу вам больше: ему даже не сообщают, как расцениваются здесь его донесения. — Ничего не понимаю… — Марков остановился и, заглянув в лицо тоже остановившемуся Старкову, спросил: — А вы понимаете? — Я успокаиваю себя мыслью, что тут действует очень высокая политика, в которую мы, грешные, не посвящены. Они снова пошли рядом и некоторое время молчали. — Ну я понимаю, если бы Крымов сообщал какие-то абстрактные сведения, — взволнованно заговорил Марков. — Но он же перечисляет номера армий, двинутых Гитлером к нашим границам. Он сообщает даже примерный срок нападения. Да ведь и мы сами читаем в газетах сообщения о непрекращающихся нарушениях наших границ немецкими самолетами. Англичане — те прямо и открыто пишут о повороте Гитлера на восток. Что же это все? Дезинформация? Политическая игра? — Вообще-то Гитлер — великий мастер политической авантюры, а против этого невредно выставить спокойствие и выдержку… — Старков посмотрел на часы. — Пойдем… Марков понял, что Старков разговаривать на эту тему не хочет, и молча шел рядом с ним, погруженный в свои мысли. Самолет, которого они дожидались, высоко пролетел над аэродромом; они увидели только цветные его огоньки и услышали глухой рокот моторов. — Ну вот, Михаил Степанович, сейчас многое выяснится, — сказал Старков, провожая взглядом плывущие среди звезд цветные огоньки. — И, может, придется объявить провокатором и Петросяна, — усмехнулся Марков. — Меня сейчас интересуют не предположения Петросяна, а то, что скажет нам с вами немец, которого он везет. Гул моторов снижавшегося самолета быстро нарастал, и вот в лучах зажженных прожекторов возник скользящий к земле двухмоторный воздушный корабль. Пробежав по бетонной полосе, он погасил разбег и, с ходу развернувшись, покатился туда, где стояли Старков и Марков. В последний раз моторы самолета взревели и умолкли. Дверь в самолете открылась, и из нее спустили на землю лесенку. Первым из самолета вышел конвойный солдат с винтовкой. Чуть отойдя от самолета, он остановился, махнул рукой и взял винтовку наперевес. В дверях самолета показался высокий беловолосый парень в милицейской форме, но без головного убора. Посмотрев по сторонам, он легко соскочил на землю и чуть не упал: руки у него были связаны за спиной. Затем из самолета вышел еще один конвойный солдат и, наконец, низкорослый, похожий на борца мужчина в чекистской форме. В руках у него был небольшой чемодан. Он сказал что-то солдатам, и те повели парня в милицейской форме к штабному зданию. А сам он быстрыми шагами приблизился к Старкову и, вытянувшись, негромко сказал: — Докладывает майор Петросян… — Подождите. Пройдем в здание… Спустя несколько минут они втроем сидели в отведенной им тесной комнате авиационного штаба и вели неторопливый разговор. — А может, он был сброшен не один? — спросил Старков у Петросяна. — Вполне может быть, товарищ комиссар! — быстро, напористо, как говорят южане, ответил Петросян. — Ведь служба ПВО обнаружила самолет, когда он уже уходил на запад. — Поиск ведется? — Весь минувший день и эту ночь. Но до моего отлета ничего не дал. Да и этот гад был задержан чисто случайно: он вышел к железнодорожной станции, а там им заинтересовался постовой милиционер. — Он оказал сопротивление? — Извините, товарищ комиссар, эту подробность я не выяснил. — Напрасно. — Старков перевел взгляд на стоявший на полу чемодан. — Что там? Петросян легко подхватил чемодан, раскрыл и вывалил на стол его содержимое: два пистолета и сумку с запасными обоймами к ним, компас, три пачки взрывчатки с привязанными к ним взрывателями, четыре электрические батареи для радиостанции и одну маленькую — к фонарику, ракетницу с пятью патронами разных цветов, две обоймы к автомату и миниатюрную аптечку. Старков и Марков внимательно осматривали каждую вещь. Майор Петросян нетерпеливо переступал с ноги на ногу. — Он знает латышский язык? — спросил Старков, рассматривая удостоверение. — Наши рижские коллеги сказали, что плохо. Допрос вели по-немецки. — Не жил ли он в Латвии до репатриации оттуда немцев? Петросян приподнял свои борцовские плечи. — Он же вообще никаких данных о себе не сообщает. Только острит, чтоб мы торопились. И смеется, гад! — Большие черные глаза Петросяна от злости сузились. — У меня, товарищ комиссар, сложилось впечатление… — Подождите со своими впечатлениями, — строго оборвал его Старков. — Он знает, что находится в Москве? — Знает, гад. Когда мы приземлились, засмеялся и говорит: «Я прибыл в Москву раньше всех». — Давайте его сюда. Петросян быстро вышел из комнаты. Старков обернулся к Маркову и, встретив его тревожно-спрашивающий взгляд, спокойно сказал: — Допрашивать буду я… Весь разговор — по-немецки. Вы ведете протокол — для виду. Настоящий допрос — в управлении, а здесь схема допроса такая: если он хочет жить, пусть не только нас торопит, но поторопится и сам. Нам-де торопиться некуда: на его расстрел достаточно пяти минут, мы все знаем и без его показаний. Так сказать, не допрос, а чистая проформа перед тем, как расстрелять. И вы уже оформляете протокол расстрела. Бандиты, как правило, обожают жизнь. Ставим на это… — Ясно, — отозвался Марков. Вернулся Петросян и вслед за ним конвойные ввели немца. Старков мельком взглянул на него и показал на стул: — Сядьте сюда. — Благодарю вас, — четко произнес немец, сел, посмотрел на настенные часы, которые показывали двадцать минут второго, и улыбнулся. — Ваши имя и фамилия? — небрежно спросил Старков. Немец не отвечал и, продолжая улыбаться, смотрел то на Старкова, то на Маркова, то на Петросяна. — Можете, если хотите, назвать вымышленное имя, — сказал Старков. — Адольф Гитлер! — выкрикнул немец, перестав улыбаться. — Это имя не подойдет, — поморщился Старков. — Его неудобно вносить в протокол вашего расстрела. Сами понимаете. Пожалуйста, какое-нибудь другое. В голубых глазах немца мелькнула растерянность. Он внимательно посмотрел на Старкова, на Маркова, занесшего ручку над листом бумаги, на стоявшего у стены Петросяна и, видимо, понял, что с ним не шутят. — Все равно вы ничего от меня не узнаете, — заученно проговорил он. — И я очень советую вам поторопиться. — Нам торопиться некуда, — лениво сказал Старков и стал закуривать папиросу. — На расстрел хватит пяти минут. — Вы же не знаете, что вас ждет! — воскликнул немец. — Вы имеете в виду войну? Знаем, — сказал Старков, наблюдая за дымом от папиросы. Немец явно оторопел. Несколько секунд он молчал, а потом угрожающе произнес: — Вы ответите за это. — За что? — искренне удивился Старков. — На протоколе расстрела мы поставим дату позднее, и таким образом вы будете расстреляны по законам военного времени как шпион и диверсант. — Старков показал глазами на лежащие на столе вещи. — Ну, ну давайте какое-нибудь имя. Не записывать же нам в протокол «господин икс»?! На лбу немца проступила испарина. Он что-то обдумывал. — А если я буду говорить? — вдруг спросил он уже без всякой амбиции. — Вы отсрочите свою смерть, а может быть, избежите расстрела, — спокойно ответил Старков. — Мы из контрразведки, и, естественно, нам важно получить от вас сведения. Впрочем, поскольку вы явно не генерал, вряд ли мы услышим от вас что-нибудь действительно важное. — Я давал присягу, — снова заученно выпалил немец. — Мы тоже, — тихо сказал Старков. — Такова уж военная служба… Немец молчал, напряженно глядя прямо перед собой. — Вы член гитлеровской партии? — лениво спросил Старков. — К сожалению, нет. — Почему? — Я жил не в Германии, — удивленно смотря на Старкова, ответил немец. — Но после вашего возвращения из Прибалтики в фатерланд прошло время? — Увы, недостаточное для того, чтобы я успел заслужить такое доверие. В это время Марков нетерпеливо пошевелился, Старков посмотрел на него и обратился к немцу: — Да, я забыл, назовите все же какую-нибудь фамилию… — Старков улыбнулся. — А то мой протоколист нервничает. — Гельмут Шикерт, — чуть подумав, ответил немец. Старков подождал, пока Марков записал фамилию, и сказал ему: — Сходите к начальнику конвоя, спросите, достаточно ли ему наших подписей. И у меня нет с собой печати. Немец проводил Маркова испуганным взглядом. — Еще несколько вопросов… не для протокола, а так, просто из чистого любопытства… — сказал Старков. — Сколько вам лет? — Двадцать четыре. — Не дотянули годика до круглой даты. С парашютом прыгали впервые? — Да. — Без тренировки? — удивился Старков. — Считается, что новичок первый прыжок делает более уверенно и храбро, чем второй и третий, — ответил немец механически, думая, очевидно, совсем о другом. — А что? Пожалуй, это верно, — обратился Старков к Петросяну. — Все же нужно быть храбрым, чтобы ночью прыгнуть в полную неизвестность… Немец молчал. Эти домашние рассуждения Старкова доконали его: кроме всего прочего, такой допрос исключал для него возможность прибегнуть к заученной браваде. Вернулся Марков и, не садясь больше за стол, сказал по-немецки: — Протокол он принял, но просил не забыть поставить потом печать. — Хорошо. Господин Шикерт, вы сами хотите что-нибудь сказать? — Может, вы думаете, что я из службы безопасности? — тревожно спросил немец. — Я от армии. — Абвер? — быстро спросил Старков. — Да, да, — почти обрадовано подтвердил немец. — Невелика разница — шпион абвера или шпион гестапо. — Но на меня распространяются все законы в отношении военнопленных! — воскликнул немец. — Швейцарская конвенция! — Да кто это внушил вам такую глупость? — сочувственно сказал Старков. — По всем законам участь пойманного шпиона безотрадна. Увы! Закончим на этом… Старков и Марков встали. Немец продолжал сидеть. — Встать! — приказал ему Старков. Немец вскочил, точно подброшенный пружиной, и вытянулся перед Старковым; его связанные за спиной руки так и рвались опуститься по швам. — Я буду говорить… Я скажу очень важные для вас вещи… Я прошу вас… — немец бормотал это, не сводя со Старкова умоляющего взгляда. Старков нехотя вернулся на свое место. — Если вы надеетесь морочить нам голову — не выйдет. — Нет, нет, я скажу все. Спрашивайте. — Кто точно забросил вас? — Подразделение абвера, имеющее название «Сатурн»… Вот когда начался настоящий допрос, который длился больше часа. Когда чуть занимался рассвет, немца вывели из штабного здания, посадили в машину и увезли в Москву. Потом на крыльце здания появились Старков, Марков и Петросян. Посмотрев в бледнеющее небо, Старков сказал: — Ну что ж, возможно, это утро — историческое… В этот момент где-то над ними оглушительно завыла сирена. Переглядываясь, они слушали ее и видели, как от военного городка к аэродрому бежали люди. Из штабного здания вышел летчик. Нахлобучивая на голову шлем, он смотрел на небо. — Тревога? — спросил у него Старков. — Война, — ответил летчик и побежал к самолетам.
Глубокой ночью по обводной полосе подмосковного военного аэродрома медленно прохаживались, негромко разговаривая, комиссар государственной безопасности Леонид Иванович Старков и подполковник Михаил Степанович Марков. Оба они были в штатском, и это вызывало к ним любопытство людей аэродрома, на котором в это время шла своя ночная жизнь. Где-то на невидимых в темноте стоянках самолетов вечно бодрствующие механики пробовали моторы. Когда мотор умолкал, его рев еще долго повторяло эхо — глухое в недалеком лесу и звонкое в невидимых просторах вокруг аэродрома. На башне штабного здания неустанно вращался прожектор-маяк. Далеко отброшенный им конус света скользил по крыше ангара, по верхушкам деревьев парка и белым стенам домов военного городка, по перекрестью бетонных полос, по зеленой равнине аэродрома и потом опять по ангару, по парку. И так без конца. Когда конус света убегал с аэродрома, становились видны багровые светлячки оградительных сигналов.
